Я помню твоё будущее. Марго Никольская

2. Некоторые аппараты и приборы вызывали у меня недоумение, ведь я даже и представления не имела, для чего они все предназначены.

      По мере того, как мы углублялись, а автоматический свет тускнел позади и освещал коридор всё дальше и дальше, мне казалось, будто исследовательский центр Беньямина просто бескрайний.

      – А где все? – Стоило мне немного отойти от изумления и восторга, вызванными грандиозностью лаборатории, как я вдруг ощутила её абстрактность: недостающее звено его исследовательской цитадели.

      – Никаких посторонних! – невозмутимо отрезал Беньямин, приглашая меня пройти внутрь одного из помещений.

      – Вы для себя одного всё это возвели? Да это же целый научный институт! Даже операционная есть. Но ведь у вас в доме есть медики. Во всяком случае, та японка, которая мастерски, даже без предварительных снимков, вправила мне палец, она явно профи! И что, даже она не имеет допуска ко всем этим бесчисленным возможностям современной медицины?

      По его взгляду и молчаливому согласию я поняла, что это именно так и есть.

      – Но почему я?

      И вновь Беньямин не удосужился расходовать энергию на объяснения, умышленно оставляя мне шанс свихнуться в догадках о моём месте при его дворе. Идея о том, что он не сомневается, будто живой отсюда я не выйду, в очередной раз укрепилась во мне.

      Вначале практического занятия я всё ещё пыталась выведать у Беньямина волнующую меня информацию о Феликсе, о нём самом, о себе и своём будущем. Но любые мои попытки разбивались о неумолимые его призывы прекратить отвлекаться и сконцентрироваться на теме. И чем дальше, тем меньше ему приходилось делать мне такие замечания: занятия захватывали моё внимание, не оставляя возможности заморачиваться чем-то личным, увлекли так, что спустя шесть часов, без перерывов даже на туалет, у меня мозги опухли и желания, вообще, о чём бы то ни было думать, не осталось.

      Я едва нашла силы на ужин и душ и, упав плашмя на кровать, поразилась тому, как работа способна увести внимание от насущного. Даже тогда, когда насущное – вопросы жизни и смерти, свободы, любви и в плоть до возможности перерождения собственной души. Но ещё больше удивляла человеческая способность адаптироваться к любым неблагоприятным условиям: как я могла заглядывать в рот тому, кто, по сути, намеренно лишил меня всего, да что уж там, уничтожал мою личность.

      Апофеозом этого абсурда стала последняя мысль, прежде чем я, закрутившись с двух сторон в лежавшее подо мной одеяло, как в кокон, забылась сном: «Интересно, над чем мы будем работать завтра?»

      * * *

      Феликс не сомневался, что его появление Корней распознает, если не сразу, то очень быстро.

      Загадкой казалась лишь активность позиции соплеменника: останется ли Корней в стороне, осознавая решительность Феликса вытрясти немного информации из сосуда, который он оберегает или всё же планы Корнея подвигнут его за неё заступиться?

      Взвесив всевозможные варианты развития событий, Феликс принял