Пять рассказов. Zviad Anageli

и от кого выхожу, – к себе, только к себе, и ни к кому другому. А вот когда я впервые принес эту пластинку и прицепил её на дверь, я вел себя совсем иначе. Не знаю, чему приписать такое поведение, – или моему тогдашнему возрасту, или еще чему-то, – но помню, раз по пятнадцати в день стоял я перед собственной дверью и с удовольствием созерцал золотистую пластинку. В день раз пятнадцать я читал свои имя и фамилию и столько же раз в день начищал её до зеркального блеска с помощью самых разных средств. Иной раз стоял я перед своей дверью, как будто это был не я, а кто-то другой, и, не сводя глаз со своей фамилии, упрямо стучался к самому себе. Это был единственный период, когда я мечтал о приходе гостя. Тогда даже приход инкассатора был для меня счастьем. Открою, бывало, дверь и все время глазами спрашиваю пришедшего: «Ну, как? Видишь? Ведь сияет! Нравится?» Да, это тогда, – много лет назад. Всего через несколько месяцев я вообще позабыл о её существовании, но вот сегодня, спустя столько времени, почему-то привлекла мое внимание латунная пластинка. Нет, на этот раз я не собирался ни начищать её, ни, тем более, идти в гости к себе самому. Просто сегодня я увидел в ней какую-то пустоту. Мне показалось, что в ней чего-то не хватает. Выше моих имени-фамилии вдруг оказалось вообще пустое место. Нет, она действительно не выглядит достойной меня. Пришло время внести поправку в эту своеобразную и вообще единственную мою визитную карточку. Сегодня же сделаю! – твердо решил я и вернулся домой. Часы показывали 8 часов и 38 минут. Через минуту в кармане моего пиджака тридцатилетней давности уже лежали пластинка и два шурупчика, побрякивая там, пока я спускался по лестнице.

      Мастерская, находящаяся в моем же подъезде на первом этаже, и занимавшая очень маленькую комнатку, была открыта. Мастер, насвистывая незнакомую мне мелодию, возился с инструментами. Мастерская эта относилась к категории тех, где ремонтируют тысячу мелочей, начиная от восстановления заушников для очков с сорванной резьбой, и кончая гравировкой любых желаемых надписей на медных пуговицах или на пряжках поясов, а также для решения тысяч подобных проблем. Мне никогда не доставляло удовольствия общение с хозяином этой мастерской. Я всегда старался выйти из подъезда так, чтобы даже не поздороваться с ним, но он все-таки часто замечал меня и непременно окликал меня какой-нибудь неприемлемой для меня фразой, стараясь привлечь моё внимание да еще и задеть при этом почувствительней. А моя реакция при выходе из подъезда на улицу, по традиции: ироническая усмешка человека, уверенного в своей правоте, и гордый вид. Не могу объяснить в точности, почему я избегал общения с ним. Наверное, была причина этому. Мы с мастером, можно сказать, лысели на глазах друг у друга. Я знаю его с детства. Он начинал учиться ещё в мужской школе (когда-то было раздельное обучение мальчиков и девочек), на два класса опережая меня. Через два года, по понятным причинам, мы уже ходили в один класс. Ещё через два года он «овладевал знаниями» вместе с учениками, бывшими на два года младше