Гость из прошлого. Андрей Олегович Щупов

неудобно, не акула какая-нибудь… – краем уха Геннадий уловил обрывок разговора соседей, стремительно перегнулся к ним.

      – Эй, землячки! Неужто из самой Уфы? Как там землица башкирская?

      – Да никак, – соседи откликнулись без энтузиазма. – Как жили, так и живем. Башкиры русских грызут, русские – башкиринов.

      – Башкиринов? – Геннадий заулыбался.

      – Башкиринов, башкир, какая разница?

      – А, может башкиров?

      – Ну, башкиров, положим. Чего надо-то?

      – Да нет, ничего, уважаю интернационалистов… – Геннадий довольно откинулся в кресле, взглянул на Мориса. – Я, видишь ли, дипломат и по роду своей деятельности обязан быть патриотом. Вот и приходится ломать голову, интернационален ли истинный патриотизм? Как ты полагаешь?.. Не знаешь? И я не знаю. Выходит, хреновый я дипломат, раз не разбираюсь в таких простых материях. Надо было оставаться в своих танковых войсках и не дергаться. Гонял бы сейчас на газотурбинном Т-80, мечтал о женщинах на гражданке, взводных бы материл по рации. – Он пристукнул ладонью по подлокотнику. – Хотя, сказать по правде, танкист из меня тоже вышел неважный. Тесновато для моих габаритов. Плюс мазут, траки, жара, пылюга… Так и не сумел полюбить железную конягу. Уважать – уважал, а большой любви не случилось.

      – Так ты, значит, из Уфы?

      – Что? – брови Геннадия недоуменно изогнулись. – Ах, вон ты про что. Да нет, какая там Уфа. Это я так, для прикиду. Зудит в одном месте, вот и суюсь с вопросами. Я, милый мой, ужас как люблю испытывать людей на вшивость. Болезнь у меня такая. Ты это, кстати, учти, потому как со мной нелегко.

      Морису стало вдруг не по себе от темных пронзительных глаз соседа. Обычно люди скользят взглядом, обмахивают словно легким веничком, – этот человек бил насквозь, вглядывался с нескрываемым любопытством, цеплял из глубины все мало-мальски цельное, заслуживающее интереса.

      – Мне, Морис, пять лет было, когда я пережил собственную будущую смерть. Из начала жизни увидел конец, словно оказался в ярко освещенном тоннеле. Играл во что-то и вдруг ясно представил: вот, значит, настанет однажды день – и все исчезнет. Понимаешь, все! Запахи, цвета, голоса людей… И родителей моих не станет, и бабушек с тетками, никого и ничего. Один лишь черный промозглый холод. И было это страшно, Морис! Куда страшнее действительности. Потому что в пять лет даже о чужой смерти не думают! Да я и не думал. Я просто увидел эту свою смерть, отчетливо понял, что она придет и скрутит по рукам и ногам. Мда… Я, Морис, проплакал всю ночь, подушку переворачивал, потому как намокала. А утром… Утром встал повзрослевший. Матери наврал, что пролил на подушку стакан с водой. Она поверила… – Геннадий на некоторое время умолк. – Наверное, что-нибудь это да значило, а, Морис? Как считаешь? Иначе на кой ляд малолетке такие знания?

      – Может тебе это… Приснилось что? Бывают же кошмары всякие. Некоторые с ума даже сходят…

      – Не было кошмаров, Морис! Не было. Хотя… Если вдуматься, то и кошмары произрастают из того же корешка. И смысл у них свой непременно имеется.

      –