Пацанские рассказы Витьки-Воробья. Виктор Савельев

взгляд и, вытерев кулаком сопли на губе, тоже взглянул на меня одобрительно и прикрикнул командным тоном:

      – Давай-давай!

      И от того, что сам великий Васька поддакнул мне, малышу, как первому другу, и от сознания своей огромной силы перед этим кривящим губы краснощёким Помидором Вовкой я вдруг важно размахнулся и закатил моему беззащитному врагу звонкую и тяжёлую оплеуху прямо по его красной щеке.

      Шлепо́к неожиданно для меня оказался настолько увесистым и звонким, что эхо от него раскатилось по всему двору, а Вовкина щека прямо на глазах побагровела и вздулась. Отчаянный рёв потряс воздух. С минуту все оцепенело смотрели на дело рук моих, потом весь наш «двенадцать-бэ» во главе с Мухиным Васькой дрогнул и в панике бросился наутёк, как всегда бывало, когда кого-то зашибли в наших потасовках слишком всерьёз.

      Вместе с другими я бежал загнанным зверем и жался к ребятам, словно старался найти в них опору и выход своему страху, но легче не становилось. Они-то все были ни при чём, как-никак этот подлый удар нанёс не кто-то, а я. Васька перелез через сарай и скрылся, многие разбежались по квартирам или спрятались. Я тоже затаился за берёзовой поленницей и оттуда слышал, как прибежала Вовкина мать со своим ревущим Помидором и как кричала на весь наш двор, и показывала женщинам вздувшуюся щеку, и грозила поймать меня. Сердце моё в ужасе прыгало и билось так, что я боялся, что она услышит его стук из-за поленницы.

      Таким преступником, как тогда, я себя потом никогда не ощущал, хотя и в школьные годы не был ангелом.

      Долго со двора доносились голоса жильцов и крики Вовкиной матери. По одному спрашивали обо мне ребят, каких удалось найти в те минуты. «Это не мы! Я вон там стоял, – оправдывался то тот, то другой. – Это шкет один ударил со второго подъезда, Витька-Воробей…». У нас во дворе у всех были клички – к примеру, Марфа, Дылда, Сашка-Валет, меня же ребята прозвали Воробьём…

      Не в силах больше выслушивать дознание, я тихонько выскользнул из-за поленницы и на ослабевших ногах прокрался домой, на четвёртый этаж.

      – Ты что такой? – удивилась мать, с подозрением вглядываясь в меня. – Чего так рано? Иди погуляй, обед ещё не готов.

      – Не-е, мама, я на улицу не хочу, – сказал я самым тихим голосом. – Я лучше дома посмотрю картинки.

      Мама покачала головой и ушла на кухню.

      А я сидел в комнате – дверь в коридор была открыта, тупо смотрел на картинку и с бьющимся сердцем ждал, когда же постучатся в квартиру из подъезда и войдёт Вовкина мать с опухшим от слёз Помидором. Более ужасного состояния я не знаю. Я прислушивался к каждым шагам по лестничной площадке – никогда не обращал раньше внимания, какие они громкие, – к каждому голосу и хлопанью двери в подъезде. От волнения я даже есть не мог, когда мама налила тарелку супа. Даже вечером, засыпая, я всё вздрагивал и слушал лестничные шорохи, нимало не сомневаясь, что меня всё равно найдут.

      Целых