Амурский сокол. Рамзан Саматов

Никодим-то ничего – видный мужчина, за таким как за каменной стеной.

      Хотя Маша и сама не промах. А что, покойный Михаил Васильевич учил её и кулачному бою, и стрельбе из ружья, показал, как шашку держать да нагайкой управляться – они же почти все здесь потомственные забайкальские казаки. Покойная матушка рассказывала, что она вместе с родителями была среди первых пересыльных казаков, которые основали Усть-Зейскую станицу, впоследствии ставшую Благовещенском.

      Только вот у самой матушки судьба не сложилась: муж, отец Маши, рано помер, дочь она растила одна. В конце концов пришлось идти в услужение к купцу. Тяжела доля одинокой женщины… Но зато дочь вырастила на зависть всем.

      Марья накинула на плечи цветастый платок и, подойдя к зеркалу, стала отыскивать на лице несуществующие морщинки. Затем повела плечами – хороша, ничего не скажешь, слава богу.

      Хлопнула калитка во дворе, в сенях послышались шаги, и спустя некоторое время в дверях появилось смешливое женское лицо:

      – Хлеб да соль вашему дому!

      – А-аа, Глашенька, заходи. Как раз трапезничать собралась, – отозвалась Марья.

      Но Глафира не вошла в избу, а буквально пулей влетела. В этой худощавой (в отличие от Марьи), небольшого роста женщине энергия била ключом, она постоянно находилась в движении.

      – Благодарствую, Марья, – затараторила Глафира. – Ой, чо-то, я смотрю, сегодня у тебя народу. То один, то другой… Дай, думаю, сама зайду спросить, пока поселковые сплетницы небылицы не принесли.

      – Да, соседушка, вот смотри, кто у меня тут, – сказала Марья, показывая рукой на люльку.

      Глафира посмотрела в указанную сторону, вытянув шею, и заулыбалась.

      – Знамо кто, дочка твоя – Дарьюшка!

      – Да ты погляди, погляди! – сказала Марья с хитринкой в улыбке.

      Пары стремительных шагов Глафире оказалось достаточно, чтобы всё хорошенько разглядеть и всплеснуть руками.

      – Бат-т-тюшки-и! У тебя ещё один ребёнок?! – не то спросила, не то удостоверила с удивлением. – Боюсь сглазить…

      – Иди к рукомойнику и садись за стол, – сказала Марья. – За трапезой расскажу. Был ребёнок – не знал пелёнок, стар стал – пеленаться стал! – проговорила она и, достав из печи чугунок, выставила на середину стола.

      По дому разнёсся аромат наваристой тыквенной каши с галушками.

      – Угощайся, Глафира! Сейчас самовар закипит и будем чаёвничать с ватрушками.

      – Ой, Марья, я страсть как люблю ватрушки!

      За чаем Марья поведала соседке все дневные происшествия. Не забыла и про Василия рассказать.

      – Надоел он мне – хуже пареной репы… Не знаю, как отвязаться от него.

      – А что ж ты Евсей Петровичу не пожалуешься? Скажи ему, пускай приструнит кобеля своего!

      – Пожалуй, придётся, Глаша. Проходу не даёт. Каждый вечер под окнами торчит.

      – Да чёрт с ним, с кобелём этим, – махнула рукой Глафира и, подмигнув, заговорщически прошептала: – А что этот Никодим-то, хорош?..

      – Да ну тебя, Глаш! У тебя одно на уме…

      Та с хрустом потянулась,