Быть добру. Перед рассветом. Татьяна Деркс

закроешь уши,

      Будешь ты слышать кожей.

      К Богу взывают души,

      Ты их услышишь тоже.

      Если чиста рубаха,

      То не страшна разлука.

      На небесах нет страха,

      Если смотреть без звука.

      Их синева упруга,

      Можно смешать в мольберте.

      Если обнять друг друга,

      Можно забыть о смерти.

      – Теперь Петя на Небесах рядом с отцом, и они, обнявшись, могут забыть о смерти, – резюмировал Владимир, уставившись в одну точку на полу.

      – Сколько народу положили, сволочи, и радуются этому, – сказал Сивоконенко. – Слава Богу, Россия вмешалась, теперь нам легче, теперь будем давить этих гнид с ещё большим усердием и энтузиазмом.

      – Да, Юра, да и ребят сколько наших полегло, жаль, могли бы жить. История циклична, но Украина в конце прошлого цикла, после Великой Отечественной, никаких выводов не сделала: как были животными, так и остались. Вот, послушайте:

      Мы под сердцем России

      в рай билет не купили,

      для себя не просили

      изобилия рек.

      Там, где пламя пожара,

      там, где песня металла

      автомат и гитара

      наши братья навек.

      Мы имён не забыли,

      мы им молча налили,

      кто ушёл за Россию

      в облаков вечный снег.

      Там, где пламя пожара,

      там, где песня металла

      автомат и гитара

      наши братья навек.

      И у края России,

      там, где степи лихие,

      где курганы седые,

      там, где ветра разбег,

      там, где пламя пожара,

      там, где песня металла

      автомат и гитара

      наши братья навек

      – Да, Володя, истину глаголишь, – с едва заметной улыбкой сказал Сивоконенко – Оставайтесь, посидите, поговорите, – повернулся он к Лене, – мне отъехать нужно ненадолго. Дождитесь.

      Юра вышел на улицу и сел в машину. В районе Южного автовокзала у него были дела. Он завёл внедорожник и помчал по пустым улицам Донецка. Теперь здесь не было оживлённого движения, как раньше, не говоря уже о пробках – о них дончане и вовсе забыли. На обратном пути он хотел заехать за свежими цветами для супруги.

      Сивоконенко давил на газ. Хищная морда автомобиля пожирала асфальтную ленту улицы Университетской, грозно гудя мотором. Юрия не покидало какое-то неприятное чувство. Он думал, почему украинец не выстрелил в него, ведь он был куда важнее для врага, чем маленький мальчик, не способный причинить малейшего вреда. Ответа не находил, кроме того, что каратели они и есть каратели, типичные фашисты, питающиеся людским горем. Эти мысли навевали военному чувство тревоги, предстоящей опасности, как будто он должен был погибнуть сегодня, вместо Пети, и теперь смерть идёт по пятам. Это был не страх, это было чувство волнения за близких, за дело спасения, которому он был верен до конца.

      Повернув с Университетской направо, Сивоконенко