Отражение. Владислав Максимович Бахтин

Т.М.А. Глаголевъ, наконец, серебряные двадцать копеек 1922 года РСФСР. Прикинули – невелика находка, рублей на 160 потянет. И вдруг… И вдруг откопали гильзу. Очистили от земли, стали рассматривать. Оказалось, что выпущена в 1913 году. «Чья ты такая? – подумал я. – Кому досталась?»

      Дед Григорий сидел на низенькой лавке, когда-то им самим сколоченной и вкопанной на задах хозяйственных построек дома, которому было 107 лет и был годом старше своего хозяина. Солнце прошло середину своего каждодневного пути и уже приступило к спуску. Его развеселившиеся на ходу лучи были не по-весеннему жарки. Дед Григорий, одетый в тёплые с начёсом штаны, поверх которых заботливая 83-летняя дочь натянула козьи гетры, в сапогах, прозванных в народе «прощай молодость», в истлевшей фуфаечке и бейсболке, подаренной правнуком на 100-летие, с надписью: «Восьмое чудо света» – усохший, словно курага в духовке, сидел и счастливо жмурился на солнце. Я подошёл, вежливо здороваясь.

      – Ты чейный? – спросил дед Григорий голосом, который дребезжал в унисон с его подрагивающей кистью руки.

      Я ответил.

      – А годков тебе сколь?

      – Четырнадцать.

      – Учишься аль работаешь?

      – Учусь.

      – Хорошо аль по-всякому?

      – Отличник.

      – Коль не брешешь, то сидай, – и дед Григорий предложил мне сесть рядом с ним.

      – Дедушка, – начал я, разжав ладонь и показав гильзу, – сегодня нашли в Коммуне, тринадцатого года. Может, знаете, как она там оказалась?

      Дед Григорий пергаментными пальцами взял гильзу, покрутил так и эдак, вернул и подытожил:

      – От трёхлинейной винтовки образца тыща восемьсоть девяноста первого. Их туть многа было. Может слышал про винтовку Мосина?

      – Я загуглю.

      – Загуглит он, – передразнил меня дед Григорий, явно потешаясь над моим невежеством, – мой правнучек тоже без Гугла ни гу-гу.

      – Дед Григорий, а что в Коммуне произошло?

      Дед задумался, а потом всматриваясь вдаль, словно отмотав сто лет назад, поведал мне историю.

      В январе 1921 года продовольственный комиссар Михаил Пятаков возвращался домой на побывку в свой родной Царёв Саратовской губернии. При себе имел трёхлинейку, несколько новеньких хрустящих банкнот номиналом 1000 рублей, для жены позаимствовал у одной дворянской особы за ненадобностью серебряную брошь с марказитами, сыночку-первенцу – жестяного конного будёновца, то-то радости шестилетнему мальцу. Но, уже подходя к дому, почувствовал неладное: амбар стоял обугленный, дом как будто покосился, пугала повисшая в округе смертельная тишина. Прибавив шаг, Михаил взлетел на крыльцо, через сени в дом и замер в дверях. Посредине хаты лицом вниз, широко раскинув руки на полу, лежал его отец:

      – Батя! – крикнул Михаил чужим голосом и кинулся к нему.

      Отец тяжело, будто с глубокого похмелья, поднял голову.

      – Живой! ― захрипел сын и слёзы хлынули градом. Он прижимал к себе отца, не осознавая, что за один только миг он потерял и обрёл отца.

      – Сынок! Сынок! – загрохотал