Мама. Алексей Гравицкий

забиваясь во все щели. Только от этого дыма, да еще от горьковатого привкуса крепкого табака, он чувствовал умиротворение в последнее время. А умиротворение было необходимо, потому что с каждым днем все больше и больше он ощущал беспокойство. И если раньше оно проходило, когда начинал работать, когда видел цель, когда верил, что цель эта стоит любых жертв, то сейчас цель эта не казалось такой уж правильной. Резкие грани молодого отточенного ума стерлись. Вместе со старостью пришла неуверенность и, как следствие, ее тревога. Все, что делал раньше подверглось переосмыслению и все чаще казалось абсолютно ненужным.

      В дверь постучали.

      – Да.

      – Можно, господин?

      – Зайди, – разрешил хозяин.

      В комнату вошел молодой араб. Единственный верный человек в этом мире. Не купленный и преданный на сто процентов.

      – Сядь, Мамед.

      – Ты опять в депрессии, хозяин? – Мамед говорил по-русски с сильным акцентом. Иногда вставлял в речь какие-то совершенно немыслимые обороты, но в его речи они звучали настолько к месту и столь органично, что любой собеседник вскоре переставал обращать на них внимание.

      – Не думай о старости. Ты все еще лев, господин. Ты можешь перевернуть мир.

      – Нет, Мамед, уже не могу. Я уже перевернул его однажды и теперь сомневаюсь, что поступил правильно. Те, кто был рядом отвернулись и не поняли. Те, кто мне верил, матерят и проклинают до сих пор. Нет никого, кто бы понял. И за столько времени, за все эти годы не нашлось ни одного человека, который бы пришел и спросил, зачем это было сделано. Они приспособились. Они не стали спрашивать, зачем так, почему не иначе. Они не хотят думать как нужно. Они по-прежнему звери. И я зверь. Самый лютый из всех, потому что сорвал их с цепи и кинул обратно в дикость.

      – Зверь самый лютый жалости не чужд. Я чужд, так, значит, я не зверь, – продекламировал араб.

      – Оставь Шекспира, Мамед. Я стар и еще помню, что такое классическая литература. И цитата не к месту.

      – Как знать, господин, – улыбнулся одними глазами араб. Хозяин начал злиться, значит, выходит из депрессии.

      15

      Ожидание становилось невыносимым. Анри нервно барабанил пальцами по рулю, но время от этого не текло быстрее. Когда он готов был уже взорваться, вылезти из машины и топать до деревушки самостоятельно, из-за кустов выскочил Борик.

      Анри распахнул дверцу, бритоголовый Борик быстро скользнул на соседнее сиденье. Верный и исполнительный, он имел отвратительную привычку – выжидать и делать многозначительные паузы. То ли весу себе прибавлял таким образом, то ли еще что. Анри эту манеру воспринимал как игру на собственных нервах, но за преданность и ответственность спускал Борику с рук эту слабость.

      – Ну и? – не дождавшись отчета начал Анри.

      – Деревушка от дороги довольно далеко, – тут же заговорил Борик. – Они там сами по себе живут. Ничего не видят, ничего не знают и знать не хотят.

      – Но «фольксваген»-то они видели или нет? Хоть кто-то?

      – А черт их разберет. Говорят, что не видали. Мол, и не смотрели