Однажды в Челябинске. Книга вторая. Петр Анатольевич Елизаров

же серьезно.

      – Правда? А я думал, вы шутите, как всегда, – подловил его я.

      Роману оказался не по душе мой тон.

      – Ради твоей же безопасности я мог бы подождать здесь. Да и мне спокойнее будет. А то стольких людей вожу и отпускаю, а потом мучаюсь с мыслями, мол, вот я их бросил – мало ли что с ними приключилось…

      – Знаете, что я вам скажу, Роман? Во-первых, я смогу постоять за себя. Во-вторых, любой, кто покидает вашу машину, испытывает огромное облегчение, ибо перемещается в куда более спокойное место, чем рядом с вами. Всего доброго! – я опустил ему в ладонь плату за проезд и покинул такси, очутившись на нечищеной обочине. Передвигаться по ней чертовски трудно, но мне очевидно, что шофер не спускает с меня глаз и я должен выглядеть достойно, посему продолжаю элегантно вышагивать по глубокому снегу, выпрямив спину как на дефиле и гордо приподняв подбородок.

      «Угораздило же меня позвонить именно в это такси, – думал я. – Еще и точное место ему известно. И тачку он запомнил. Ослы конкретно все запороли – даже машину нормально угнать не смогли. Хоккеисты, блин! Хоть бы этот баклажаноголовый свалил отсюда поскорее. Хм, может, еще раз набрать оператору и вызвать его куда-нибудь подальше отсюда? – шагал по сугробам я. – Пусть подавится этой грязной купюрой», – улыбнулся я, ибо насолил Роману: дал запачканную купюру, которую отобрал у Абдуллина.

      Именно ее и мял сейчас в своих пальцах таксист. Его сумасшедшие теории подтвердились.

      – А говоришь, что не знаешь хоккеистов, мудила, – произнес сквозь зубы Роман.

      Отданную мной купюру номиналом в 100 рублей Роме чуть более часа назад пришлось сдать хоккеистам, оплатившим дорогу косарем. Таксисту не очень хотелось так делать, ибо смятая грязная бумажка ему дорога. Правда, он постоянно путается в трех версиях ее происхождения. Первая версия гласит, что именно сторублевкой Рома пытался остановить кровь, когда его отоварили по носу за первую неосторожную попытку совершить кражу у пассажира. Вторая является версией более драматичной: якобы красные следы – это отметины от помады одной знойной пассажирки, которой приглянулся Роман и на которого она напрыгнула в конце пути с целью изнасиловать. Третья версия повествует о том, что шматок купюр он спер у маляра-штукатура в отместку за то, что работяга замарал ему кресла.

      Роман прятал памятную добычу от тайной деятельности, совмещенной с вождением, в бардачке. Он обращал внимание на пассажиров в состоянии опьянения, пассажиров рассеянных и невнимательных: у них всегда можно умыкнуть что-нибудь, либо они сами забудут вещи в салоне. Что-то Рома продавал, обменивал, сдавал в ломбард, а что-то оставлял себе в качестве талисмана, чтобы добыча продолжала притягиваться. А он продолжит усыплять бдительность разговорами или убранством авто – кто-нибудь обязательно зазевается, отвлечется, забудет, а уж проворности Роме не занимать. Вот и сейчас он заглянул в бардачок и широко улыбнулся – словно Кощей Бессмертный, который чахнет над златом, таксист упивается трофеями и тем, что уже долгое