Жара. Александр Самбрус

о том, какие врачебные методы к ним применялись. Мне показалось, что некоторые из этих методов явно смахивали на экзекуционные, но я пока не стал углубляться в это столь предметно. Самой безобидной была запись в карточке одного пациента: врач спросил его, почему он бьется головой о стенку, а тот ответил: «Когда перестаешь, то такое чувство возникает – его трудно описать, господин доктор, – прекрасное какое-то, даже возвышенное и, кстати, очень хочется жить дальше!»

      Одним словом, начало было многообещающим, может, даже чересчур. Я поинтересовался:

      – Ну… если тут так… То как же тогда «У каторжан»?

      – Что касается «Каторжан», то там тоже не менее интересно, – пояснил Ладислас. – Скрупулезно отобраны их рисунки, какие-то поделки, даже есть несколько стихотворений, написанных каторжанами в моменты озарений. Все это богатство – считается, что это один из компонентов нашего культурного наследства, – тоже давно уже обрамили. Туристов в этих двух заведениях видимо-невидимо – прибыль городу существенная.

      Обслуживающий нас кельнер характерной восточной внешности принял заказ с типичной для его родных мест привычкой не глядеть клиенту в глаза. Одет он по форме, но небрежно. Рубашка помята, галстук в пятнах от ресторанной еды, фартук повязан криво. Все это, может, потому, что он уже далеко не молод и ему надоело следить за собой? И вообще, складывалось ощущение, что он существует совершенно отдельно от нас. Как для туристического места – так несколько странно. Врано поймал мой взгляд и прокомментировал:

      – Н-да… Вот так-то… Я с твоим не озвученным мнением полностью согласен. Мы сами не можем понять: то ли это ресторанная политика такая, то ли что-то другое. А на чай придется все же дать. Попробуй не дать – взглядом испепелит… потом целый день больной ходить будешь… Восточные привороты, с этим поосторожнее надо.

      – Десять – одиннадцать часов – это очень интересное время. – Мои новые друзья не жалели сил для объяснений. – К одиннадцати в кафе стекаются все: и те, кто работает, и те, кто имеет возможность не вкалывать. В это время жара еще не набрала обороты, вот все и общаются какой-то час-полтора. Мы, правда, раньше уходим – нам на службу, а они еще с часик сидят, болтают, газеты читают, в игры играют, радио слушают или шлягеры из музыкального автомата. А в двенадцать тут уже никого нет, потому что такси в городе до двенадцати и работают, ну, может, чуть позже. Одним словом, к двенадцати все разъезжаются.

      – Вон смотри, там в глубине зала – мадам Гобзалова. Из эмигрантских. – Ладислас скосился в мою сторону, мол, не уязвил ли он и мои собственные эмигрантские чувства? Но я и глазом не повел. – Довольно известная особа в городе. Ее муж то ли где-то плавает, то ли разведчиком промышляет – мы его никогда не видели, но она утверждает, что он у нее точно есть. Как бы там ни было, а деньги у нее имеются: она постоянно в самых лучших местах. И туалеты у нее потрясающие. Говорят, имеет слабость к худеньким и молоденьким. Берегись, Максимилиан!

      Я хотел что-то