Рассказы. Андрей Пучков

Это был не тот Угрюмый, которого мы знали. Вернее, думали, что знаем.

      – Извини, браток, – шмыгнул он носом. – Знаешь, как выпью, завсегда так-то вот происходит…

      – А как получилось, что фаш… немец вас не убил?

      Угрюмый поставил на лавку пустой стакан и, неловко смахнув ладонью слезы, грустно улыбнулся.

      – В сорок втором мне семнадцать исполнилось, но я обманул военкоматовских – год себе прибавил. Сказал, что документы при бомбежке вместе с домом сгорели. И к тому времени, о котором идет речь, я уже целый год воевал. Тогда, помню, приказ мы получили – станцию взять. Пошли в атаку и нарвались. Попали под обстрел из минометов.

      Меня сразу же накрыло. Когда очнулся, было уже тихо. Понятно, что атака не получилась. Полезли нахрапом – нас и разделали как бог черепаху. Если бы наша взяла, то санитары давно бы уже раненых разыскивали да убитых собирали. А тут – никого.

      Мне повезло – отшвырнуло в воронку. Может, потому и жив остался. Сидел на дне этой ямы и смотрел, как из ноги сквозь разодранную штанину кровь сочится. Перевязаться нечем, да я и не смог бы – правую руку зацепило, пальцы онемели и не шевелились…

      Немца увидел, когда тот уже стоял на краю воронки и смотрел на меня. Он снял с плеча винтовку, и я понял, что меня сейчас убьют. Страшно стало так, что заплакал. Жить, брат, хотелось… Очень хотелось!

      Угрюмый замолчал, налил еще водки и выпил, закусив ранеткой, которую я догадливо подал.

      – А что дальше было? Что немец сделал-то? Ушёл?

      – Да нет, брат, не ушёл! Он спустился в воронку и положил рядом со мной перевязочный пакет. А когда понял, что я не справлюсь, сам меня и перевязал…

      Угрюмый поднялся и, подойдя к большой бочке, стоявшей под водостоком с крыши, умылся. Потом опять сел напротив и, вытирая руки о штаны, сказал:

      – Я не помню, как он выглядел, не запомнил лица, только руки. – И он, вытянув свои руки в мою сторону, покрутил ладонями с длинными узловатыми пальцами. – Большие у него были ладони, пальцы сильные, я это чувствовал. Под кожу чернота въелась. Шахтёром, наверное, до войны был. А может, молодость мою пожалел, – может, у самого сын был такой же, как я…

      Скрипнула калитка, и во двор осторожно заглянула Светка.

      – Ну вот! – обрадовался Угрюмый. – Подружка твоя пришла. А я всё думаю, отважится заглянуть на огонек али нет? Смелая дивчина!..

      Светка стояла и не отрываясь смотрела на меня, будто увидела впервые. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она фыркнула, вздернула нос и ушла, хлопнув калиткой.

      Угрюмый засмеялся и опять потянулся за бутылкой…

      На следующий день мне было неловко оттого, что я так плохо думал об Угрюмом. О человеке, которого мы совершенно не знали, который, оказывается, воевал за нас. За меня, за то, чтобы я мог маяться дурью и «хорьковать» по чужим огородам! Его звали Степаном. Степаном Николаевичем…

      Я много думал о том, почему мы в детстве так легко верили в явную чушь про убитых и закопанных в огороде детей. В то, что на старом кладбище каждую ночь из могил