Розовый кокон. Следствие ведёт Рязанцева. Елена Касаткина

на пол.

      «Ах!» – эхом понеслось по комнате.

      – Тело Христа не должно лежать на земле! – проговорил Учитель печальным голосом. Перепуганная мать бросилась на пол, подобрала хлебный мякиш, положила его себе в рот и, почти не жуя, проглотила.

      Учитель одобрительно кивнул, и другая женщина, такая же безликая, как и первая, в таком же сером одеянии, как и все те, что стояли вокруг, протянула Учителю бокал.

      – Выпей.

      Под розово-ватным взглядом Лина покорно отпила из бокала. Противная сладко-горькая жидкость обожгла внутренности.

      – Фу! – поморщилась Лина и сплюнула на пол бурую слюну.

      – Бесноватая…

      – Бесноватая… – понеслось отовсюду.

      В голову ударила горячая волна, ноги подкосились, комната и люди поплыли. Она хотела что-то крикнуть матери, но из горла вырвался лишь глухой рык, табуретка качнулась, и Лина мешком повалилась на пол.

      ***

      Огромное серое небо сдавлено квадратным вырезом бетонной стены, расчерчено стальными прутьями решётки. В этом квадрате никогда не видно солнца. О нём можно только догадываться по пятну на стене. В солнечный день оно светлое, во все остальные – серое.

      Кусочек неба и воздух, холодный и тяжёлый – всё, что у неё осталось. Сама она давно превратилась в костлявый силуэт высохшей акации. Акация – её дерево. Так говорила мама, тыкая в настенный календарь друидов. В соответствии с календарём у каждого в их семье было своё дерево. У мамы – берёза. У папы – клён. А у неё – акация. На самом деле против даты её рождения было написано «картас», но никто не знал, что это за дерево и где оно растёт, и тогда мама сказала: «Пусть будет акация, у неё такой чудесный запах», и Лина согласилась. Картас ей не нравился, совсем недевчоночье название, какое-то колючее и корявое. И ещё неизвестно, как оно пахнет.

      Воспоминания о той жизни всё реже всплывали в её мозгу. Последнее время он вообще отказывался работать. Это всё от таблеток. До них в голове всегда было ясно. Но она больше не могла отказываться их пить. Она устала сопротивляться. И сил сносить наказания не осталось. Всё стало безразлично. Только она не помнила – когда. Когда стало безразлично – до того, как она начала принимать таблетки, или после.

      Серый квадрат давно превратился в чёрный. С него кровожадно скалились звёзды. «Их нет. Они давно умерли», – когда-то рассказывал папа. – «То, что мы видим, – лишь свет, который дошёл до нас». Она не понимала, как это, но верила. Звёзды умирают… И она умрёт.

      Щелчок – и звёзды умерли, зато зажглась серая лампочка над дверью. Протяжный скрежет – и русая голова просунулась в проём. Вероника.

      – Я принесла тебе поесть.

      Лина покачала головой.

      – Смотри, это булочка. Она сладкая. Поешь.

      Лина равнодушно посмотрела на крендель в руках подруги.

      – Не хочу, – пролепетала усталым охрипшим голосом.

      – Ну что ты? – Вероника присела рядом на пол, поджав колени