Проклятая вечность. Павел Николаевич Волченко

уперлась как могла, руками в землю, спиной в плиту, колени под себя и изо рта только: «Мама! Мама! Мама! Мамочка…». Трещало платье, ногти остро вонзились в кожу, больно, я отворачивалась, не смотрела, страшно, страшно, хотелось выть от ужаса, но сил не было. Близко… Совсем… Подняла голову, посмотрела – мамино лицо, прямо передо мной, чернота в глазах, губы жестко поджаты – мама, но на маму не похожа. Из последних сил, лицо в лицо шепотом:

      – Мама, отпусти…

      *                  *                  *

      Рывок! Болью, огненными клещами охватило голову, на мгновение в глазах потемнело, я качнулся, едва не упав, едва не выронив девочку из рук. А еще через мгновение, зрение прояснилось, и я увидел склонившегося надо мной Егора, крепкого, широкого в кости мужика одетого в грязный камуфляж. Я его не видел девять лет и одно мгновение: девять лет жизни девочки, и одно мгновение настоящего, живого времени.

      – Как она? – Егор осторожно принял из моих рук худенькое, изможденное тельце в изодранном сарафанчике.

      – Нормально, – я обессилено бухнулся задницей в пожелтевшую осеннюю траву, – жить будет.

      Растянулся, прикрыл глаза рукой – минуту, мне нужна хотя бы минута – отдохнуть, отдышаться, успокоиться. Вот и еще одна жизнь, маленькая, коротенькая, всего лишь девять с копейками лет – но жизнь, и она во мне, там же где и другие, где жизнь Егора этого, крепыша Андрюхи, неслышного поджарого Тима, и других – всех тех, что остались позади, в поселениях. Все эти жизни во мне, в Адаме.

      – Ты как? – Тим, конечно же Тим. Ни с кем он не общается, на привалах всегда в стороне сидит, в даль смотрит, острое, словно вырезанное из камня, лицо недвижно, глаза застывшие – смотрит. Я знаю, он был снайпером: был снайпером и там, где велись маленькие войны, и здесь, где он вычищал неугодных государству, неподходящих по политическим взглядам, идеям, делам…

      – Нормально, – я убрал руку от лица, голова уже не болела, – сейчас уже…

      Сел, головокружение едва чувствовалось.

      – Сколько меня не было? – спросил, заранее зная ответ и заранее в него не веря.

      – Секунду, – Тим пожал костлявыми плечами, – от силы – две.

      – Как всегда, – я покивал, – как всегда.

      Для них момент перерождения девочки из дикого боевого зомбера в человека составлял именно столько – секунду, две, а для меня – это была вся жизнь девочки. И еще хорошо, что девочки – тяжело помогать зрелым людям, невероятно сложно помогать старикам. Прожить жизнь спасенного, пройти через все, через каждую секунду его жизни до самого конца, до превращения в зомбера, а потом вывалиться сюда, в эту настоящую жизнь и убеждать себя в том, что это и есть настоящий мир, и настоящая жизнь…

      Я поднялся, огляделся по сторонам. Мои собственные воспоминания возвращались медленно, неспешно, и вот уже девять лет жизни девочки становятся воспоминаниями, полузабытыми, подтертыми, будто когда-то читал я книгу про эту девочку Линду. Вспомнил куда мы шли, вспомнил зачем, вспомнил где мы сейчас.

      Мы