Сестрины колокола. Ларс Миттинг

мирским делом.

      – Записи в церковных книгах я стал изучать, как только приехал сюда. У людей так много детей. За шестьдесят лет население села увеличилось вдвое, и это притом, что немало жителей эмигрировало в Америку. А земля родит столько же: собранного не хватает на пропитание всем.

      – А разве закон может поделать что-нибудь с тем, что людей много? Или с тем, что зимой многие недоедают?

      Кай Швейгорд не мог ее раскусить – казалось, она играет с чувством собственной любознательности, но в то же время оно было окрашено печалью, которую он замечал у многих в этих местах и в которой сквозило приятие тягот жизни и сомнение в том, что жизнь может стать легче.

      – Христианство должно показывать путь к новому, лучшему будущему, – сказал он. – Но сама церковь слишком обветшала. Уж и в Лиллехаммере прослышали, что у нас во время службы человек замерз насмерть. Я обещаю, что ничего подобного тебе больше не придется испытать, но прошу больше никому об этом не рассказывать.

      – Значит, господин пастор желают перестроить церковь?

      – Будь любезна, не обращайся ко мне в третьем лице.

      – Нас ведь тута двое только?

      – Я имею в виду, что не нужно называть меня господин пастор. Называй меня просто Кай.

      – Хорошо, Кай Швейгорд, так, значит.

      – Да нет же, я хотел предложить перейти на «ты»! Давай уж пользоваться современными формами общения.

      – Да я поняла. Шучу.

      – А… И да, я считаю, надо что-то делать с церковью.

      – Это что, тайна?

      – Ну, скажем так.

      – Да пусть, – сказала она. – Я умею хранить тайны.

      Он чувствовал, что стоит на пороге чего-то неизведанного. Ему редко доводилось бывать наедине с женщиной, и что-то незнакомое и радостное рвалось наружу из потаенного уголка, что-то дерзкое, но в то же время отрадно естественное. Он не мог отвести от Астрид глаз и снова поддался непреодолимому желанию приблизить ее к себе, посвятить в свой мир, и он рассказал, что, хотя сейчас похороны придется отложить, он планирует построить покойницкую. Но и это не произвело на нее должного впечатления. Она ни о чем не спросила, не удивилась, выслушала его как-то отрешенно. Она так и сидела в верхней одежде, и он не мог понять, потому ли, что не собиралась задержаться у него, или потому, что еще не согрелась.

      Он спросил, не холодно ли ей.

      – Бывало и холоднее. Да ты и сам знаешь.

      Он встал, достал шерстяной плед в темно-зеленую и черную клетку из шотландского тартана и подошел к ней. Он знал, какова жизнь на хуторах. Люди накрывались небрежно выделанными и резко пахнущими шкурами овец, коз или телят. Его плед по краям был отделан бахромой. Она могла бы носить его как шаль или накрываться им, ложась спать. Прекрасное изделие из шерсти, утонченное, как, собственно, и вся пасторская усадьба с ее изысканной, хотя и несколько запущенной обстановкой: крашеные деревянные полы, окна в мелкую расстекловку, веранда. И вдруг его посетила амбициозная идея – ему страстно захотелось увидеть Астрид Хекне здесь, в этой обстановке, в другом