На крючке. Анастасия Валеева

градусом, а потому трудился, как при замедленной съемке. Когда дверь подалась, Руденко, не поблагодарив его, двинул в квартиру. Потом, словно вспомнив о Самойлове, Яне, понятых, о лежавшем на нем грузе ответственности, громыхнул своим звучным баритоном:

      – Ничего не трогать, сохранять спокойствие!

      Уже в прихожей у него была возможность убедиться в Яниной правоте – кругом царил вопиющий беспорядок.

      – Боже мой, боже мой, – испуганно и удрученно приговаривал Браницкий, прикрывая то и дело рот ладонью.

      – Господи! – вторила ему потрясенная открывшейся ей картиной разгрома Елизавета Петровна, с опасливой осторожностью переступавшая через горы выброшенной на пол одежды.

      Яна прошла в спальню. Постель тоже была распотрошена. Простыни и подушки валялись на полу, матрас был нещадно изрезан.

      – Черт! – заорал из кухни Руденко.

      Все сбежались на его крик. Самойлов тупо смотрел на лежащее в неестественной позе тело.

      – Нет, не ваза, а сковородка, – присевший на корточки Руденко взял через полотенце чугунную сковороду. – Ручка вон аж куда отлетела, – показал он под раковину.

      Действительно, отлетевшая ручка подобно городошной бите прошлась по ряду пивных бутылок и банок, несколько из которых разлетелись вдребезги.

      – Ой! – вскрикнула Елизавета Петровна, едва не шмякнувшись в обморок. К счастью, ее вовремя подхватил Самойлов.

      – Уведи ее! – раздраженно бросил ему Руденко.

      Сержант поволок ошарашенную женщину в гостиную.

      – Вот так та-ак, – Браницкий стоял над трупом бледный, как полотно, но старался не показывать вида, что волнуется. – Кто же это ее?

      – Мы бы тоже хотели это знать, – грубо ответил Руденко. – Ну, где ты там? – крикнул он Самойлову. – Иди, ты мне нужен. Надо вызвать экспертов. Ничего не трогать, еще раз говорю.

      Он грозно посмотрел на Браницкого и взялся за рацию. Лев Сигизмундович удалился в гостиную, где на диване полулежала, глубоко откинувшись в подушки, Елизавета Петровна. Яна последовала за Браницким. Вскоре к ним присоединился и Руденко. Он по-хозяйски поднял опрокинутый стул, уселся на него и, окинув комнату цепким, все примечающим взглядом, обратился ко Льву Сигизмундовичу.

      – Вы что-нибудь можете сказать о Галкиной?

      Чувствуя в Руденко если и не противника, то натуру, во всем противоположную ему, Браницкий нахохлился, заложил ногу на ногу и, сделав неприступный вид, закурил.

      – Да, могу. Женя была приятной девушкой.

      – То есть? – потребовал уточнений Руденко, распознав в Браницком женственно-нездоровую натуру творческого работника.

      Для него, милиционера, любая богема, богатая, нищая, творческая или играющая в творчество, была подозрительна, паразитарна, враждебна интересам трудового класса. Лейтенант не догадывался, что подобный взгляд на вещи он унаследовал от бывшего строя. В силу присущей ему наивности и простоты он полностью отождествлял себя с таким подходом, не удосуживаясь сделать критический разбор своим суждениям.

      – Отзывчивая,