Громкая тишина. Исповедь матери нестандартного ребенка. Анна Вислоух

Откуда я знаю, что его увозят в лес? Меня тоже туда увезут, но я сильная. Я выдержу, а он… мальчик совсем, разве можно?!

      «Что вы делаете?!» – кричу я, захлебываясь ужасом, но из разорванного криком рта – ни звука, они меня не слышат и уводят его все дальше и дальше. «Мы в плену, – говорит кто-то рядом, – оставьте свои иллюзии…»

      «Нет, нет, передайте хотя бы носки», – я рвусь из чьих-то рук, меня кто-то держит, но я не вижу кто – вокруг внезапно становится пусто, и я слепо топчусь на месте, натыкаясь на странные прозрачные стены. Он там, за стеной, покорный, молчаливый. Не отдам! Я бросаюсь на скользкую стену, она будто изо льда – и воткнувшись в нее всем телом, я вижу, что стена начинает таять от моего тепла и уже вот-вот, еще чуть-чуть, пока его совсем не увели… Да кто-нибудь, помогите же! Носки-то передайте!

      – Ань, ты чего?! – Муж осторожно трогает меня за плечо. – Какие носки? Кому передать?!

      Я вздрагиваю, открываю глаза и… понимаю, что это был всего лишь сон. И граница между сном и явью оказалась зыбкой. Какие-то непонятные люди, почему-то плен… Плен?

      Мне нужно освободиться, как из плена, от иллюзии вселенской значимости для собственного сына? Там, во сне, это не удалось. И в жизни не удается. Потому что…

      Даже кричим мы вместе: еще не родившийся мой сын и я. Я это явственно слышу – его крик внутри себя. Ребенок вопит оттого, что страшно и больно, я – оттого, что страшно и больно ему. А когда просто страх и боль умножаются на страх и боль в квадрате, и я понимаю, что этого ужаса нам все-таки не вынести, ребенок вдруг, как пловец со стартовой тумбочки (так и представилось!), отталкивается ножками и… вплывает в этот мир. Берет старт, словом. Одна, две, три минуты новой жизни – и они уже не сравнимы с той вечностью, до которой их растягивает адская предродовая мука, они словно бегут вперегонки, легкие такие, невесомые, и только в теле моем отдаются уже затихающей болью. Вот и кончилось все, слава Богу.

      – Смотрите, мамаша. Мальчик!

      Фиолетовая тряпочка, повисшая в руке акушерки и издающая слабое попискивание – я же явственно слышала его зычный голос внутри себя! – и это мой ребенок?! Это кусочек моей ткани, крови, сосудов, моей жизни! Это моя Вселенная, мое бессмертие, это… Мысли путаются, громоздятся, сталкиваются одна с другой, а я остаюсь свои положенные два часа в родовой и еще не понимаю, что эти часы – самые легкие и беззаботные из всей моей будущей жизни. Вокруг суетятся, измеряют мне давление, спрашивают телефон мужа, а мы с сыночком лежим, как в нирване, уже разделенные природой, но еще не разлученные людьми.

      Когда я рожала старшего своего ребенка – дочь Машу, УЗИ в те времена не было, и кто родится, мы могли только гадать. Но знали точно – если это будет девочка, мы назовем ее в честь моей умершей мамы. Для сына имя даже не придумывали. Перебирали много, но ни одно мне не нравилось. Поэтому, когда Машка родилась, я ни капельки не удивилась, будто знала точно, что наше семейное имя снова к нам вернется. Когда же я поняла, что беременна во второй раз,