Сновидец. Грейуорен. Мэгги Стивотер

Как ужасно не осознавать, насколько чудесной была жизнь до того, как Кружево ее заметило, потому что теперь осталось только после. Кружево тянулось к ней, разрастаясь, подобно кристаллам, тонким, как бумага, и острым, как бритва. Его ненависть к Хеннесси была всеобъемлющей. Оно ненавидело ее. Ненавидело саму ее суть. Но больше всего Кружево ненавидело, что Хеннесси владеет тем, в чем оно нуждалось.

      Она могла быть для него дверью. Стоило лишь Хеннесси поддаться, и Кружево смогло бы появиться наяву, чтобы уничтожить все живое.

      Долгие годы девушка бросала ему вызов, и на протяжении всех этих лет Кружево наказывало ее за непокорность. Зазубренные края пронзали ее кожу, как тонкие иглы, оставляя после себя миллионы крошечных, сочащихся кровью проколов. Она становилась проницаемой. Как Кружево.

      Однако с тех пор, как Хеннесси отключила силовую линию, все изменилось. И не только потому, что она при всем желании не смогла бы приснить Кружево.

      Само Кружево изменилось.

      Засыпая, теперь Хеннесси по-прежнему видела фигуру с зазубренными краями, продолжающую разрастаться и заполнять собой темноту. Оно по-прежнему было острым и смертоносным. И все еще представляло реальную угрозу. Однако дело было в другом. Страх пропал. Она чувствовала, что видит во сне не настоящее Кружево, а лишь воспоминание о нем. Без пронизывающего ужаса и боязни поддаться минутной слабости и уничтожить мир. Монолог Кружева теперь напоминал список дурных мыслей, и без того крутящихся в голове Хеннесси.

      Ты разрушила отношения с Джордан, – шипело оно. – Без тебя ее ждет прекрасное будущее. Но ты ведь и сама это знаешь, верно? Как только ты останешься в зеркале заднего вида, она не вспомнит о тебе ни на секунду. А ты будешь скучать по ней вечность. Достаточно времени, чтобы решить, что хуже: умереть в одиночестве или провести в одиночестве жизнь.

      – Опять поешь старую песню, ее слова мне давно знакомы, – ответила Хеннесси.

      Кружево взбесилось. Тело пронзила боль. И она позволила, ведь это всего лишь боль. Хеннесси умела с ней справляться.

      Только боль. Никакого страха.

* * *

      Девушка, вздрогнув, проснулась.

      – Ох, а вот и она, – проговорила Хеннесси.

      Буквально в паре дюймов от нее сияли огромные карие глаза Кармен Фарух-Лейн. Как обычно, ее прекрасный взгляд был полон осуждения, от чего девушка напоминала карающего ангела. Он заметил, что Хеннесси проснулась, и прищурил свои поразительные глаза.

      – Нельзя круглые сутки спать, – сказала Фарух-Лейн.

      Типичная Кармен Фарух-Лейн. Хеннесси знала девушку всего несколько дней, но чтобы ее раскусить, много времени не потребовалось. Кармен Фарух-Лейн любила правила. Любила правила, придуманные людьми. Любила правила, придуманные давным-давно и другими людьми, из другой ветви власти. Тогда ей не приходилось много думать о том, насколько умны эти люди, придумывающие правила.

      Вот лишь некоторые правила, которые Фарух-Лейн уже попыталась навязать Хеннесси: питаться следовало ежедневно в одно и то же время, не разбрасывая при этом недоеденные куски по всему дому. Спать следовало