Дело принципа. Денис Драгунский

да еще и фон Мерзебург по матери, я бы, честное слово, рекомендовал бы тебе заняться сочинительством».

      Потом вдруг перестал смеяться, смех слетел с него, как будто и не прилетал никогда на его серебристое лицо, – и он сказал:

      – Нет, Далли. Как ушел в солдаты, так и пропал. Даже похоронного письма не было.

      Я была, как говорят французы, фраппирована и шокирована ее словами и поэтому повторила:

      – Я к тебе очень хорошо отношусь, Грета! Но мой папа уже назначил городским поваром Влада. То есть Владислава. Если бы он назначил Ивана, тогда другое дело. Но суди сама. Если я вдруг начну просить папу, чтобы он взял поваром Ивана вместо Влада, то это с моей стороны будет явный, как говорят французы, faux pas – неправильный поступок. Потому что я тем самым признаюсь, что знаю о вашей незаконной связи. Что папа подумает обо мне? Да и о тебе?

      – При чем тут Иван? – воскликнула Грета. – Зачем Иван?

      – Как то есть зачем? – сказала я. – Не могу же я вас разлучить на целых полгода.

      – Что вы такое говорите, барышня? – чуть не застонала Грета. – Возьмите меня, очень вас прошу.

      – А как же твоя больная бабка? – спросила я.

      – Какая у вас память, барышня! – сказала Грета даже с некоторой злостью.

      – Я молодая хозяйка этих мест, – сказала я. – И я должна все помнить. Так как же бабка? Или ты в тот раз соврала?

      – Ничего я не соврала! – чуть не закричала Грета. – Померла бабка, в прошлом году. Одна я осталась.

      – А зачем тебе быть моей горничной? Поехать в город и подцепить городского парня?

      – Я вас не брошу, – сказала Грета. – Никогда. Я с вами до старости проживу.

      Я молчала и только качала головой – нет, нет, нет.

      – Не хотите, значит? – спросила Грета.

      Я очень хотела.

      Так страшно хотела, что знала – ни в коем случае! Вот опять как тот самый самурай. Когда видела Грету – а я ее до этого несколько раз видела между тем приключением с Иваном и вот этим нашим разговором, – я всякий раз вспоминала самурая, который делает себе харакири, потому что тут долг – там честь, справа хочется – слева нельзя, и все такое.

      – Дорогая Грета, – в третий раз повторила я, – я очень хорошо к тебе отношусь, но, увы, не смогу взять тебя с собой.

      Я посмотрела на нее и увидела, что глаза ее налились слезами, большими и ясными. Но вдруг она как будто втянула слезы обратно в глаза, села рядом со мной, взяла меня за руку и сказала:

      – А хотите, барышня, я вам погадаю?

      Конечно, надо было сказать «нет», но я сказала «ну-ну».

      Грета сжала мою ладонь так, что линии сошлись пучком, левой рукой сорвала ромашку, которая росла под скамейкой, смяла и растерла ее желтую середку, высыпала этот желтый прах мне на ладонь, развела его по ладони пальцем, стукнула по тыльной стороне, и желтая пыльца ссыпалась мне на юбку. Потом снова сжала мою ладонь, какие-то кусочки желтого остались, она посмотрела, что получилось, дунула мне на ладонь,