Тени Королевской впадины. Владимир Михановский

попадались стрелки-указатели «К гавани» для транспорта.

      Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев – с узлами и чемоданами.

      От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам.

      На полуобвалившейся стене болталась табличка «Дитрихштрассе», чудом удерживаемая одним крючком.

      Талызин нашел нужный дом – один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны.

      В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами.

      Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает? Он постучал – никто не отозвался. Уехали? Никто не живет?

      Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу.

      Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой.

      – Вы не из седьмой квартиры? – спросил Талызин.

      – Из седьмой.

      – Ганс Кирхенштайн?

      – Нет.

      – Как его найти?

      Старик подозрительно оглядел Талызина:

      – А вы кто ему будете?

      – Привез ему с фронта привет от родственника, – сказал Иван. – Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней.

      – Вижу, что по ранению. – Старик пожевал губами, что-то соображая. – Что ж, входите.

      Отпирая дверь, он долго возился с ключами – их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами.

      – Ну, как там, на фронте? – спросил старик, справившись с последней задвижкой.

      – Честно говоря, приходится нелегко, – проговорил Талызин. – Но духом не падаем.

      – И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город?

      Талызин кивнул.

      Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик.

      «Хоть бы кофе угостил», – подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод – дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений.

      – Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб?

      – Нет, он в больнице.

      – Ранен?

      – Плеврит у него. Мирная болезнь, – усмехнулся старик, моя руки под краном.

      – Вот оно что, – протянул Талызин. – Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит?

      – Дело