Дурак космического масштаба. Кристиан Бэд

обрел смысл жизни.

      Мышцы мои жгло нереализованное движение. Тело не знало, куда деть выплеснувшийся адреналин. Нет, я не смелый, просто не способен был в тот момент думать.

      – Сержант, – я поймал взгляд поросячьих глазок. – У парня шок. Он не понимает, что говорит.

      – Это я не понимаю? – выкрикнул Разик. – Это вы не понимаете, что творите! Вы же убийцы! Это же не строится на крови! Никто не будет за вас воевать, ты!..

      – Разик, прекрати, – сказал я.

      И Рос, стоящий рядом с Яниславом, меня услышал: коротко ударил мальчишку по шее, подхватывая обмякающее тело.

      – Ах вы, психи недобитые, – радостно сказал сержант.

      Я читал на его лице, что он не со зла. И даже, в общем-то, не садистское удовольствие получает. Иное. Он все время ждал от нас неповиновения. И теперь счастлив, что прогнозы сбылись. И можно восстановить справедливое в его понимании отношение к таким, как я.

      – Ты сказал, будешь отвечать за своих? Ты мне ответишь, зараза…

      По команде сержанта мне захлестнули веревкой руки и дернули вверх, перекинув конец через перекладину какой-то культурной конструкции – заготовки под сцену, наверное.

      Как тут у них просто… А ведь на руке у меня уже не мягкий обхват спецбраслета, а полоса магнитного наручника. И свой удар током я получу любым манером, вплоть до голосовой команды. Но Хокинс приказывает меня пороть, потому что так в его голове отрегулировано понятие об исполнении долга. И это не конец, к сожалению, за неповиновение могут и повесить. Хоть не очень понятно, как сержант сможет потом заставить остальных делать то, что делать они не в состоянии.

      Точно повесит. Отпишется потом. Только бы не всех.

      – …капитан требует!

      Это было первое, что я услышал.

      – Да он не встанет, – отозвался Хокинс.

      Его голос я узнал бы с любой стороны бытия. Плёночка оказалась не самой тонкой, но я ее порвал. Наверно, зашевелился, потому что кто-то приказал:

      – Воды!

      Потекло за шиворот. Меня попытались поднять, брезгуя грязью и кровью. Потом подхватили знакомые узловатые пальцы. Обезьяна.

      Я оперся на него обожженным, но пока еще не разрывающимся от боли плечом и увидел небо. Оно было пронзительно ясным, но с севера от самой кромки горизонта спешили белые кучевые облака.

      – Яйца тебе надоели?! – раздался голос капитана.

      Значит, он все-таки подошел сам.

      – Так… открытое неповиновение приказу, господин капитан! – с легкой заминкой доложил Хокинс.

      Справа загудело, и я увидел снижающуюся двойку. Следом шли две гражданские водородные. У одной, похоже, барахлила рулевая тяга – шлюпка рыскала и содрогалась больше обычного. Хотя водородные – и так трясет, потому их и называют иногда дрожалками.

      Две шлюпки опустили на грунт рядом с нами и стали биться с третьей.

      Я поднял руку к саднящей губе. Кровь, смешанная с водой, закапала с локтя.

      – Отозвали приказ полчаса назад, – сказал капитан, разглядывая меня сузившимися от гнева глазами. – Понял ты, бревно? – он обернулся