Царь Иван Грозный. Избранные сочинения. Алексей Толстой

пытать нас обоих накрепко, и в том будет промеж нас правда.

      Серебряный презрительно взглянул на Хомяка.

      – Государь, – сказал он, – я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека, велел его с товарищи бить плетьми, затем велел бить…

      – Довольно! – сказал строго Иван Васильевич. – Отвечай на допрос мой. Ведал ли ты, когда напал на них, что они мои опричники?

      – Не ведал, государь.

      – А когда хотел повесить их, сказались они тебе?

      – Сказались, государь.

      – Зачем же ты раздумал их вешать?

      – Затем, государь, чтобы твои судьи сперва допросили их.

      – Отчего ж ты с самого почину не отослал их к моим судьям?

      Серебряный не нашелся отвечать.

      Царь вперил в него испытующий взор и старался проникнуть в самую глубь души его.

      – Не затем, – сказал он, – не затем раздумал ты вешать их, чтобы передать их судьям, а затем, что сказались они тебе людьми царскими. И ты, – продолжал царь с возрастающим гневом, – ты, ведая, что они мои люди, велел бить их плетьми?

      – Государь…

      – Довольно! – загремел Иоанн. – Допрос окончен. Братия, – продолжал он, обращаясь к своим любимцам, – говорите, что заслужил себе боярин князь Никита? Говорите, как мыслите, хочу знать, что думает каждый!

      Голос Иоанна был умерен, но взор его говорил, что он в сердце своем уже решил участь князя и что беда ожидает того, чей приговор окажется мягче его собственного.

      – Говорите ж, люди, – повторял он, возвышая голос, – что заслужил себе Никита?

      – Смерть! – отвечал царевич.

      – Смерть! – повторили Скуратов, Грязной, отец Левкий и оба Басмановы.

      – Так пусть же приимет он смерть! – сказал Иоанн хладнокровно. – Писано бо: приемшие нож, ножом погибнут. Человеки, возьмите его!

      Серебряный молча поклонился Иоанну. Несколько человек тотчас окружили его и вывели из палаты.

      Многие последовали за ними посмотреть на казнь; другие остались. Глухой говор раздавался в палате. Царь обратился к опричникам. Вид его был торжествен.

      – Братия! – сказал он, – прав ли суд мой?

      – Прав, прав! – раздалось между ближними опричниками.

      – Прав, прав! – повторили отдаленные.

      – Неправ! – сказал один голос.

      Опричники взволновались.

      – Кто это сказал? Кто вымолвил это слово? Кто говорит, что неправ суд государев? – послышалось отовсюду.

      На всех лицах изобразилось удивление, все глаза засверкали негодованием. Лишь один, самый свирепый, не показывал гнева. Малюта был бледен как смерть.

      – Кто говорит, что неправ суд мой? – спросил Иоанн, стараясь придать чертам своим самое спокойное выражение. – Пусть, кто говорил, выступит пред лицо мое!

      – Государь, – произнес Малюта в сильном волнении, – между добрыми слугами твоими теперь много пьяных, много таких, которые говорят не помня, не спрошаючи разума! Не вели искать этого бражника, государь! Протрезвится, сам не поверит, какую речь пьяным делом