Гена Портер и Зловещие Мертвецы. Константин Александрович Костин

себе спокойненько, в ус не дуть, никто Тоху ни в чем обвинять не стал бы. Так нет же! И дня не пролежал, за хлебушком пошел.

      Одно непонятно – куда костюм дел, в котором схоронили Тоху. Ох, знатный костюм был – у меня отродясь такого не было. Я даже на свадьбе в отцовском пинджаке гулял. Зачем он себе свитер этот полосатый напялил, да шляпу? Ежели костюмчик не по размеру был – так Тохе и не ходить в нем! Али там фасон не подошел? Так, опять же, перед кем там, в могиле, красоваться? Кто его там увидит?

      Я тебе, положа руку на сердце, скажу, что мертвецов недолюбливаю. С садика еще. Мертвецов недолюбливаю и рыбу. Рыбу у нас в садике так погано готовили – в рот не возьмешь. Так и прикипела ко мне нелюбовь к ней на всю жисть. Я с тех пор от рыбы одну икру люблю, ложкой из банки лопать готов. А чтобы всю рыбу, да целиком – в рот не возьму.

      А мертвецами нас не кормили – ты не подумай. То Вадик с соседней кроватки историю мне жуткую рассказал. Как сторожу в детском садике голову оторвали… кто там и зачем оторвал – не вспомню уже, хоть убей. Сколько лет-то прошло? Но то, что сторож без головы был – был такой факт.

      И вот ходит он с тех пор в сончас по коридорам, деток подлавливает, кто по нужде в сортир пошел, и у них головы отрывает. К себе примеряет – подойдет, али нет. Коли не подходит – так выкидывает сразу. Мол, не то, не моя голова. Это он так свою оторванную голову ищет. А где та голова, что при нем с рождения была – того тоже не знаю. Может, и не было у него никакой головы, так он без нее и жил. Непонятно, правда, куда он есть без головы мог, если рот к голове приделан? Получается, была у него голова, иначе есть некуда было! Без еды-то ни один человек не проживет!

      Вот с тех самых пор я и не люблю мертвецов. Так сильно не люблю, что как-то раз даже под себя сходил, чтобы в уборную не ходить в сончас.

      Но то – чужие мертвецы, посторонние, мне незнакомые. Я ж того сторожа живьем не видел никогда! А Тоха – свой человек. Сколько лет на одном заводе оттарабанили! Тем более – хлебушка принес. Не будет же он нам головы рвать!

      Мы стульчик ему подвинули – дескать, присаживайся, гостем будешь. Стопочку налили, чтобы с ним же, за его же упокой и выпить. Тут вновь хватились – ножика-то нету! Оно и понятно. Кто ж о ножике подумает, ежели хлебушек забыли? Да и зачем нам ножик, без хлебушка-то? Не солянку же мы им резать будем! А руками хлеб негоже ломать. Это ж хлеб – всему голова!

      И еще раз нас Тоха выручил.

      – Не беспокойтесь, – говорит, – мужики, у меня ж вместо пальцов лезвия.

      Да как хвать свой лапишей по булке! Четыре ломтя как по линейке отрезал! Да я по рюмкам в жизни так ровно не разливал, как Тоха хлебушек порезал! А за то, что по рюмкам разделишь не поровну, обделишь кого – за такое и в морду дать могут. За то, что хлебушек не так порезал, на моей памяти в морду никому не давали, а за то, что водкой кого обидел – за такое по морде легко отхватить можно. Легче, чем не отхватить!

      Только в хлебушке том, под корочкой, вместо мякоти, всякие гады оказались. Черви, жуки мерзкие, тараканы. Одно слово – сколопендры. Вмиг по столу разбежались, одни