Наследие белого конвоя. Владимир Кремин

льду, толщина которого едва ли превышала ширину ладони, имела форму неширокого проруба. Освободив поверхность от остатков льда, поручик Никольский по-деловому зачерпнул ведром ледяную воду и отправился поить лошадь, идущую в обозе последней. Процесс затягивался, но наблюдать за тем, как уставший конь утолял жажду все же было интересно. И вот, передняя лошадь, видя, как перед ней в проруби колышется вода и должно быть более других испытывающая чувство нестерпимой жажды, на удивление собравшихся, двинулась самостоятельно, не дожидаясь на то дозволения своего малосообразительного поводыря. Команда с интересом приблизилась, чтобы понаблюдать, что же будет дальше; как никак лошадь в упряжи, тут даже голову не наклонить, а не то, чтобы напиться. Подойдя к прорубу и потоптавшись, лошадь медленно опустилась на колени, осторожно вытянула крепкую шею и дотянулась губами до воды. Завидя это двинулась и вторая лошадь, видимо не желая оставаться не поенной. Вырубленное во льду пространство вполне позволило пристроиться в паре. Кони пили долго, процеживая холодную воду сквозь губы. То одна, то другая периодически отрывались и поднимали голову, мотая ею то вверх, то вниз. С их мягких, замшевых губ, причудливо искрясь и залипая, сбегали прозрачные струйки живительной влаги. Напившись, они поднялись с колен и не нуждаясь в лишних понуканиях отошли от проруба, облегчив своей животной сообразительностью труды немало удивленного поручика Никольского.

      – Вот так-то, «конюх!..» – тут же подшутили над Никольским, – Ты бы уж точно на коленях пить не сподобился, а эти видишь, как в церкви…

      Каждый день зимы привносил что-то новое. Никто не ожидал столь стремительного вторжения сильных, невыносимых холодов в районы среднего Приобья. Сибирский мороз не просто дикий, он неописуем, он захватывает дух. Ничто не способно остановить бураны, набирающие силу на равнинных широтах и даже лес, стоя величественной хвойной стеной на его пути, сочувственно и скрипуче раскачивал вершинами вековых исполинов, проявляя слабость и усталость в тщетной борьбе с природной стихией. Утомленный безуспешной борьбой с одолевавшим холодом, Киселев устало завалился на следующую последней повозку. Спиной ощутил укрытый брезентом саквояж, единственное их неделимое сокровище. О том в чьи руки оно могло попасть в случае гибели конвоя он не думал:

      «Наверное это станет уже не важным и не нужным, – размышлял он в полудреме, и забытьи, – и сейчас даже лучше, что об орденах никто не знает. А поручик Никольский, бредущий должно быть где-то рядом, преданный делу и порядочный человек; вон как тщательно укрывал поклажу, по-хозяйски маскируя, обложив ее со всех сторон утварью. А ведь где-то здесь мешок с оставшимися царскими червонцами. Лежит себе, заброшенно и никому до него нет дела…»

      Капитан достал дневник; в нем он делал ежедневные пометки и расчеты, раскрыл карту. По его предположительным заметкам