Стрекот цикад. Аглаида Лой

ликующей свадебной песней. Очертя голову, он кинулся к ним, стремясь спариться с наибольшим числом партнерш и продолжить бессмертный род цикад. Это было блаженство. Высшая точка бытия среди множества опасностей, подстерегающих цикад в жестоком мире. Две недели он будет постоянно спариваться, пока не израсходует всю свою жизненную силу и замертво не упадет на землю. И тысячи жадных птиц будут пировать на останках исполнивших свое предназначение насекомых.

      «Смерть – это рождение», – раздался громкий отчетливый голос возле самого его уха, и он резко пробудился. Смерть – это рождение, мысленно повторил на автомате. Ну, да, об этом еще Лев Николаевич писал. И до него целый сонм философов и мыслителей. Но я бы поспорил. Ни у кого из ныне живущих нет полной уверенности в продолжении жизни после смерти. Он вздохнул – и у меня тоже нет. Ему припомнился только что виденный сон, в котором он был цикадой. Стоило бы его записать, очень уж необычный. Взгляд его упал на стол, где лежала тетрадь с любопытными наблюдениями и хаотичными набросками для будущей книги, которая пока никак не желала складываться. Надо было подняться с дивана, где он так удобно устроился, убрать растянувшегося рядом в блаженной позе кота, взять со стола ручку. Потом запишу, еще успею, решил он, закрывая глаза, и…

      И опять он летел над городом. Внизу проплывали знакомые улицы, площади, реки, речушки и каналы Петербурга. Пролетая мимо, он не только их узнавал, но и кружил над знакомыми местами, удивляясь, насколько непривычно все выглядит сверху. Чувство свободного полета было настолько приятным, что хотелось длить его бесконечно. Как вдруг на одной из улиц он заметил Незнакомку, которую повстречал в картинной галерее. Он ясно видел, как она переходит дорогу на светофоре, сворачивает на Невский проспект и идет в сторону Адмиралтейства. Это была та самая Маргарита, необыкновенная и притягательная, с которой он общался на вернисаже, но одновременно совсем другая – словно из параллельного мира. Человеческое начало сочеталось в ней с чем-то нездешним, неземным и воздушным. Сильфида! – понял он. Настоящая сильфида.

      Некоторое время он летел следом за ней, как вдруг все внезапно изменилось, и он очутился в совершенно незнакомом месте. Теперь он ощущал себя осенней цикадой, сидевшей на ярком цветке лапины. Время его пребывания на земле подходило к концу, силы уже были на исходе. За короткий век в облике цикады он исполнил все, что должно исполнить цикаде, и пребывал в состоянии покоя, покорно ожидая приближения смерти. Рядом с цветущим деревом китайский мастер Ци Байши установил свой мольберт и, глядя на застывшую на бордовом цветке цикаду, писал свою знаменитую картину – «Цикада на осенних цветках лапины».

      Но тут Александр снова проснулся, на этот раз окончательно. Он от души потянулся, сел и покрутил головой. И что мне за сны сегодня снятся? Мало того, что я – цикада, причем не летняя, а осенняя, так еще с меня пишет картину китайский живописец девятнадцатого века. Все, дружок, приехали – с выпивкой