Строптивая девственница. Стелла Эмеральд

непослушных ногах я последовала за ним. В отличие от тети Поли он даже не поинтересовался, голодна ли я.

      Стол, накрытый к ужину в гостиной, показался мне великоват для одного. Ну или для двоих даже. И блюд на нем было слишком много. Кто все это будет есть?

      Меня всегда удивляло, когда смотрела кино про какое-нибудь зажиточное семейство, как много повара для них наготавливают. А съедается из всего этого мизерная часть. Остальное куда девается? Не выбрасывается же. Ладно, в былые времена, еду можно было раздать бедным, или в больших домах прислуга доедала остатки еды с хозяйского пира. А сейчас?.. Куда тетя Поля денет все, что не съест Волошин? Но вопрос этот, скорее, был риторическим, и так я пыталась отвлечь себя же от предстоящего разговора. Ведь изложить мне суть своего условия придется, наверное, за ужином.

      – Как тебя зовет мать? – задал Волошин неожиданный вопрос, когда мы устроились друг напротив друга за столом, и он наполнил свою тарелку. Моя передо мной осталась стоять пустая. Сейчас мне бы кусок в горло точно не полез, даже если бы испытывала голод.

      – Люсей, – ответила я. Так меня называли почти все мои знакомые.

      – Мне не нравится, – заявил Волошин после паузы. – Людмила звучит намного красивее. Я буду звать тебя Людой или Людмилой.

      Что я могла на это ответить? Да и все равно мне было. Пусть хоть Чебурашкой называет, лишь бы простил отцу долг!

      – Почему ты не ешь? – посмотрел он в мою тарелку.

      – Я не голодна, меня накормили.

      – Тогда, жди, когда я утолю голод, – кивнул Волошин и приступил к еде.

      Я замерла, не в силах не наблюдать за ним. Старалась делать это не очень открыто. Но ел он… изящно. Его манеры меня поразили. И взгляд мой то и дело останавливался на его руках, уверенно орудующих вилкой и ножом. Сами руки тоже были красивыми, как у пианиста или хирурга. И вся эта наружная красота не совмещалась с моим представлением о Волошине, как о человеке. Хотя… хищники, как правило, бывают очень красивыми. А он был хищником!

      – Я готов тебя выслушать, – отложил Волошин вилку и посмотрел на меня в упор.

      В первый момент слова застряли у меня в горле. Пришлось даже прокашляться, прежде чем получилось заговорить внятно.

      – У меня мама в больнице…

      – Знаю, – кивнул Волошин.

      – У нее случился второй приступ, и она в тяжелом состоянии, – продолжила я, стараясь не заплакать.

      – Насколько тяжелом? – уточнил он.

      – Ей нужна срочная операция.

      – И на операцию эту нужны деньги, – проявил он просто чудеса проницательности. Впрочем, собственная ирония сейчас мне казалась не уместной. Сейчас я выступала в роли просительницы, готовой отдать за помощь все! – Сколько?

      Я назвала сумму.

      – И ты хочешь, чтобы я тебе их дал?

      Он не смеялся надо мной, не издевался. А просто констатировал факты. Появилась надежда, в которую я боялась верить.

      – Мне больше не к кому обратиться, – отвела я взор. Я не могла больше смотреть в его непроницаемые глаза. Не понимала, что он думает и как ко всему относится.