Впереди лежачий полицейский. Юлия Бычкова

открытости её не беспокоит, она просто хочет нравиться тем, кто к ней приходит по делу и просто так.

      Мы знакомы давно и поверхностно, по случаю, как коллеги из соседних отделов. И она всегда была такой пухленькой и с походкой ребёнка. Многочисленные богини-начальницы и самый главный питерский босс, от кого многое зависит, записали её во второй сорт, мол, простовата, не дружит с английским, не карьеристка, не леди, не фонтан. Так и говорили: «Пока мы тут «десижен-мейкеры»[1] – она роста не получит». А что считать этим, как они выражаются, ростом? Чуть больше денег, а всё остальное – режим приходов и уходов, горы бумаг, переработки и оскорбительно короткий отпуск, приседания перед генеральшами, дабы улучшить «визибилити»[2] (как можно любить это визжащее слово?). Выйди на улицу, а там – вялое московское небо и вялое московское метро, забитое недовольными лицами, сопли по осени, и всё это, очевидно, навсегда. Я много раз после шести видела, как она идёт одна до метро, устало, обречённо. Маленькая пухлая фигура и твой рост – тоже навсегда.

      Она в тот день пришла попрощаться. Был полдень. «Я всё», – сказала она очень сдержанно. Мы вместе подошли к лифту, я вызвалась её проводить. Вот так это и происходит: «всё» или «ну всё». Радикальная линия отрыва. «Как?!» – «Меня сократили». – «Зачем?! Ещё два месяца!» – «Нет – сегодня». – «Не может быть! Ты расстроилась?.. Ведь это безобразие». – «Нет – уже смирилась, держусь. У меня мама тяжело болеет, я постоянно должна быть с ней – то по врачам, то в больнице. Эти врачи… они мучают маму исследованиями, а ей только хуже. Я потратила все сбережения на мамину операцию, которая, как оказалось, была не нужна. Разрезали и зашили. Что-то вроде «проверки вероятности». Видимо, так совпадает, всё одно к одному». – «За это же не увольняют!» Она, задумавшись, опустила глаза, хлопнула ресницами и нажала кнопку лифта. Всё это грустно: трудись двадцать лет, ничего не требуй и уйди тихо, не пикнув, не оставив следа. Лифт где-то застрял. Что вертится в её рыжей голове? Оправдания? Или логические ряды: работа, больница, теперь работа в больнице, мама, ты уже не молода… сколько же лет прошло с тех пор, когда я стала главнее, когда и я уже немолода, вдруг так решительно… Как жить дальше, как исправить возраст, хоть чуточку поменьше, чем сильно за сорок… Сократили одним днём, черти… И ведь сами такая же срань господня! Уже не время ли думать о работе, да ты ж не бизнес-леди, не фонтан.

      Я смотрю на её поникшую фигуру… Когда-то мы всё потеряем. Мужа нет. Нужны деньги. Нужны постоянно. Я с ужасом думаю, что мне когда-то тоже будет пятьдесят и потом шестьдесят. Я чувствую боль внутри, мне её жалко, и вместе с этим я понимаю, что всё неизбежно. Любой может оказаться на этом месте, хоть завтра. Также придёшь, а тебе скажут – это не прорыв и не победа. И, вообще, есть ли другая жизнь? Что вот это такое среди кабинетов и людей? И почему-то оно с каждым днём кажется всё более близким и естественным. Такие мысли разрушают. Я не имею отношения к кабинетам, ведь я здесь случайный человек, и мне на самом деле всё равно, что вы, коллеги и начальники, думаете,

1

Англ. – Принимающий решение.

2

Англ. – Известность, заметность.