Пристанище пилигримов. Эдуард Ханифович Саяпов

боль опоясывает мою грудь – в ту же секунду я ловлю взгляд жены; её миловидное лицо становится по-мальчишески строгим, я бы даже сказал, напуганным… «Неужели мы расстаёмся навсегда?» – спрашивает она, чуть шевельнув губами.

      И вот женский скрипучий голос из репродуктора объявляет посадку на рейс до города Краснодара. Я подхожу к столу с радостной физиономией и, подняв гранёный стакан, произношу заключительный тост:

      – Ребятушки! Я желаю вам… никогда не возвращаться на эту землю. Валите отсюда! Бегом! Встали и ушли!

      Все заулыбались и начали подниматься со своих мест.

      – Эдуард, – услышал я томный голос и, повернув голову, встретился с плотоядным взором Оленьки Кустинской, – а Вы к нам когда подтянетесь?

      – Я купил билет на тринадцатое августа, – сухо ответил я.

      – Как будто на другое число не было, – буркнула Мансурова.

      – Родная, ты забыла, какого числа я родился? Для меня тринадцатое мая – это красный день календаря. Я даже в рулетку выигрывал на число тринадцать.

      – О боже, ты ещё и в рулетку играешь? – спросила Ленка, с укором взглянув на меня.

      – Пороки не приходят в одиночку, – ответил я, стыдливо опустив глаза.

      Прежде чем нырнуть в зону посадки, жена ластилась ко мне, словно кошка, и я чувствовал, как её колотит нервная дрожь.

      – Я представляю, как эта сучка разозлится, – сказала она, ехидно улыбаясь, – как она закрутится волчком и будет кусать собственный хвост.

      – Ты про кого..?

      – Про эту жирную тварь!

      – Я не понимаю, откуда в тебе столько злости, ведь вы были закадычными подругами. Какая чёрная кошка между вами пробежала?

      Она посмотрела на меня расплывчатым взглядом и ничего не ответила. Тут же прижалась ко мне всем тельцем, положив голову на грудь. Она не умела и не любила врать, а если не могла сказать правду, то отмалчивалась – хлопала своими длинными ресницами и отводила глаза в сторону.

      Но если ей всё-таки приходилось врать (например, по моей просьбе), то она начинала потеть, заикаться, задыхаться, покрывалась алыми пятнами, плела на пальцах невидимое макраме, а ведь многие женщины врут как дышат – от них правды под пытками не дождешься. Задумайтесь – почему? Да потому что хотят казаться лучше или хуже, чем они есть на самом деле. Мансурова не пыталась «казаться» – она была совершенно органичной и самодостаточной, поэтому никогда не врала и верила другим.

      – Что случилось в мае? – не унимался я. – Почему ты вдруг решила уехать? Ведь у тебя было всё: деньги, признание, квартира.

      Она спряталась у меня подмышкой, и я решил не развивать эту тему, поскольку имел некоторое представление о том, как закончилась её дружба с Шагаловой. Я смотрел сверху на эту белокурую маковку с тёмным пробором, на эти хрупкие плечи, и вдруг до меня донеслось, как она шмыгает носом…

      – Поклянись, что приедешь ко мне, – потребовала она, не поднимая головы, и продолжила моросить жалобным тоном: – Ты мне нужен, несмотря ни на что… Ты,