Сатирикон. Петроний Арбитр

одного сам Юпитер запретить не может. Ты смеешься, Фортуната? А кто мне ночью спать не дает? Никому в этом триклинии я не хочу мешать облегчаться; да и врачи запрещают удерживаться, а если кому потребуется что-нибудь посерьезнее, то за дверьми все готово: сосуды, вода и прочие надобности. Поверьте мне, ветры попадают в мозг и производят смятение во всем теле. Я знавал многих, которые умерли от того, что не решались в этом деле правду говорить.

      Мы благодарили его за снисходительность и любезность и усиленной выпивкой старались подавить смех. Но мы не подозревали, что еще не прошли, как говорится, и полпути до вершины всех здешних роскошеств. Когда со стола под звуки музыки убрали посуду, в триклиний привели трех белых свиней в намордниках и с колокольчиками на шее, глашатай объявил, что это – двухлетка, трехлетка и шестилетка. Я вообразил, что пришли фокусники и свиньи станут выделывать какие-нибудь штуки, словно перед кружком уличных зевак. Но Трималхион рассеял недоумение.

      – Которую из них вы хотите сейчас увидеть на столе? – спросил он. – Потому что петухов, Пенфеево рагу и прочую дребедень и мужики изготовят; мои же повара привыкли и цельного теленка в котле варить.

      Тотчас же он велел позвать повара и, не ожидая нашего выбора, приказал заколоть самую крупную.

      – Ты из которой декурии? – повысив голос, спросил он.

      – Из сороковой, – отвечал повар.

      – Тебя купили или же ты родился в доме?

      – Ни то, ни другое, – отвечал повар, – я достался тебе по завещанию Пансы.

      – Смотри же, хорошо приготовь ее. А не то я тебя в декурию посыльных разжалую.

      Повар, познавший таким образом могущество своего господина, последовал за своей будущей стряпней на кухню.

      48. Трималхион же, любезно обратившись к нам, сказал:

      – Если вино вам не нравится, я скажу, чтобы переменили; а вас прошу придать ему вкус своею беседой. По милости богов, я ничего не покупаю, а все, от чего слюнки текут, произрастает в одном моем пригородном поместье, которого я даже еще и не видел. Говорят, оно граничит с моими террацинскими и тарентийскими землями[71]. Теперь я хочу прикупить себе и Сицилию, чтобы, если мне вздумается проехаться в Африку, не выезжать из своих владеньиц. Но расскажи нам, Агамемнон, какую такую речь ты сегодня произнес? Я хотя лично дел и не веду, тем не менее для домашнего употребления красноречию все же обучался, не думай, пожалуйста, что я пренебрегаю ученьем. Теперь у меня три библиотеки: одна греческая, другая латинская. Скажи поэтому, если любишь меня, резюме твоей речи.

      – Богатый и бедняк были врагами, – начал Агамемнон.

      – Бедняк? Что это такое? – перебил его Трималхион.

      – Остроумно, – похвалил его Агамемнон и изложил затем содержание не помню какой контроверсии.

      – Если это на самом деле случилось, – тотчас заметил Трималхион, – то это вовсе не контроверсия[72]. Если же этого не было, тогда все и подавно ни к чему.

      Это,

71

…с моими террацинскими и тарентийскими землями – явное хвастовство: Террацина находится в Лации, Тарент – на самом юге Италии.

72

Контроверсия – прим. на стр. 4.