Витёныш и одноногая нимфа. Галина Григорьевна Черненко

ая началась 8 июня 1984 года. Сейчас, будучи очень взрослой, осознанной и сильной, я часто думаю, что за морок накрыл меня в тот день, и так долго не отпускал? По другому это назвать трудно.

      Так же меня интересует, почему моя дорогая мама терпела это? Ей нравилось, как её дочь загоняют в угол? А ведь могла развернуть все это в другую сторону часа за два, я точно это знаю, но почему то не хотела. Что бы я делала на её месте? Не знаю. Я на своём то месте ничего не могла сделать, и долгие годы прожила, как зомби. Я что то делала, говорила, жила, ходила, но это была не я. А если это была не я, то какими талантами надо было обладать, чтобы за пару лет превратить меня в рабыню.

      Сейчас я понимаю, что наполовину это действовал ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), но в то время не было специалистов, которые работали с такими, как я. А что на свете есть наука психология и психологи в нашем славном городе даже не предполагали. Я даже думаю, что психиатры, работавшие со мной после суицида не предполагали, что моё поведение, это ПТСР. Ведь висел железный занавес, и им неоткуда было узнать об этом. А это расстройство выявили американские медики, работая с теми, кто прошёл Вьетнам.

      Ну так вот, сколько я там дней писала о своех любовных приключениях? 10-15? Я бы не стала о них писать, честное слово, сильно личная информация. Но если не писать про мою любятину, то надо было писать про то, про что я кое как начала писать сегодня. А в тот момент, когда я решила писать про любовь, я просто не могла подойти к тому, что буду писать сегодня, меня плющило и таращило, меня физически тошнило. Да, меня тошнило от своей жизни, которую я прожила давным давно. Что это за жизнь такая была, что до сих пор противно?

      А самое главное то, что я уже писала об этом, но таких ощущений, как сегодня, не испытывала. Испытывала страх, жалость, даже плакала местами, но писала. А в этот раз я две недели настраивалась, уговаривала себя, старалась избавится от тошноты, потому что так противно, что омерзение прямо к горлу подкатывает. Сейчас я вспоминаю, и мне противно, а тогда я в этом жила, причём жила не один год, и считала это нормальным, и никто не мог переубедить меня в этом.

      Да , я сама создала себе тюрьму. Да не просто тюрьму, а карцер с палачом, у которого не было границ вообще. И хотя всегда была возможность избавится и от палача, и от насилия, и от издевательств , я почему то не хотела другой жизни. Почему? Этот вопрос без ответа до сих пор. Одно я понимаю точно, если бы этого не было в моей жизни, и меня сегодняшней бы не было. Потому что это была многолетняя трансформация. Сломать меня , видимо было нельзя, но загибали меня по серьёзному, в разные позы.

      Особенно полезно это будет прочитать тем, кто врёт себе, и так классно врёт, что для него ложь давно превратилась в правду. А так же тем, кто живёт в таких же условиях, которые я описываю. Так жить нельзя. И предавать себя нельзя. Помните строки"Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому"? А я изменяла себе много много лет. Видимо поэтому меня и тошнит от этих воспоминаний. Ведь я сегодняшняя, даже представить себе не может того, что сотворила с собой я тогдашняя. Но сотворила же. Ну все, пора начинать, а то опять в сторону уйду.

      Начинаем наконец то. Сил мне и терпения!

      Так вот, этот день, 8 июня, ничем не отличался от других. Я уже привыкла к присутствию в моей жизни собаки, и поняла, что она все таки , эта собака, отвлекает меня от чёрных мыслей, и заполняет мой день движением и радостью. Я подскакивала в 6 часов, потому что Иран тыкал мне либо в лицо, либо в спину своим холодным носом, и мы шли в парк, гулять. Летнее солнечное утро делало любой день хорошим. Поэтому и это время, с тех пор, как у меня появилась собака, было радостным и спокойным, без внутренних изысканий и поисков д@рьма . Но периодически меня все равно настигало какое нибудь эротическое приключение, и я исчезала из дому на несколько дней. Вот в такие дни я думала о том, что собака в моей жизни лишняя, потому что некогда мне думать о ней. А потом я возвращалась домой, и все вставало на свои места.

      Так вот, в тот день, после обеда я сидела на кухонном окне и читала "Сагу о Форсайтах", окно выходило в сквер, и я наслаждалась видом из окна, и запахом сирени, которая благоухала изо всех сил. Подоконник был очень широкий, на него можно было сесть и вдоль и поперёк, и я уселась поудобнее. В общем все было замечательно, вид из окна, удобная поза, и интересная книга. Иран дремал под окном. За эти дни он намастрячился перетаскивать свою подстилку с места на место, поэтому лежал всегда в непосредственной близости от меня.

      Я так погрузилась в чужую книжную жизнь, что не видела и не слышала ничего, так мне было интересно. Поэтому не сразу осознала то, что меня кто то зовёт, с улицы. Подняв глаза от книги я увидела двух своих подружаек-собутыльниц, Гальку и Наташку. Я с ними познакомилась буквально на днях, конечно же с помощью Оленьки. Эти особы были старше меня, и по годам и по опыту. Обе они не работали и жили и пили за счёт мужчин, которых отыскивали в нашем славном городе. Поэтому они всегда были и сыты и пьяны, и при мужиках.

      Вот и сейчас рядом с ними стоял молодой симпатичный мужчина крепкого телосложения. Но я обратила внимание не на мужчину , а на костюм, который был на этом мужчине. Таких костюмов по всему городу от силы было штук тридцать,