Пышечка. Джули Мёрфи

мне нравятся летние цвета. Лучше сделаю это летом и надену белье в оттенках любимого времени года». Нет. Ты должна делать это, когда действительно захочешь.

      Она закатывает глаза.

      – Но лето – это же вроде как время перемен. Я могла бы вернуться в школу женщиной. – Эллен не жалеет драматизма в интонациях.

      В ответ я тоже закатываю глаза. Ненавижу болтовню ради болтовни. Будь у Эл серьезные намерения, я бы уже перебралась к ней через стол и обсудила все нос к носу в мельчайших подробностях. Но она ничего такого не сделает. Не могу понять, как можно столько трепаться о гипотетическом сексе.

      Почувствовав, что я не заглотила наживку, она смотрит на листок с таблицей.

      – Три ветви государственной власти.

      – Исполнительная, законодательная и судебная.

      Ладно, теперь я готова чуть-чуть ей подыграть.

      – Да и вообще сам по себе секс не делает тебя женщиной. Что за дурацкое клише! Хочешь заняться сексом – вперед. Но зачем придавать ему дополнительные оттенки и смыслы? Ты сама себе готовишь почву для разочарования.

      Она хмурится, понурив плечи.

      – Сколько в Конгрессе сенаторов и представителей?

      – Четыреста тридцать пять и сто.

      – Нет, но почти. Ты перепутала цифры местами.

      – Точно. – Я повторяю их себе под нос. – И время года совершенно не имеет значения, лишь бы ты чувствовала, что пора. Верно же? Зима, например, – это тоже прикольно, потому что все думают об одном: «О боже, как холодно. Согреем же друг друга!»

      – Ну да, да, – смеется она. – Ты права.

      Но я не хочу быть права. Не хочу, чтобы у Эл секс случился раньше, чем у меня. Может, это эгоистично, но я не понимаю, как смириться с тем, что у нее появится опыт, которого нет у меня. Наверное, я просто боюсь, что не смогу оставаться ее близкой подругой. Ну правда, секс – штука серьезная, и как мне давать ей советы на этом пути, если я понятия не имею ни о маршруте, ни о месте назначения?

      Я хочу сказать, чтобы она не торопилась. Но они с Тимом встречаются уже почти полтора года, а она до сих пор краснеет, когда говорит о нем. Не знаю, возможно ли измерить любовь, но, кажется, это уже неплохой показатель. И потом, как я могу ее отговаривать, если единственный мой аргумент – это мои собственные чувства?

      Пока я просматриваю свои записи, мимо между столами проходит Милли с подносом, полным еды. За ней следует ее лучшая подруга Аманда Ламбард. Вместе эта парочка являет собой гигантскую движущуюся мишень с надписью «ПОИЗДЕВАЙСЯ НАД НАМИ».

      У Аманды ноги разной длины, поэтому она носит ортопедические ботинки на толстой подошве, которые делают ее похожей на Франкенштейна (во всяком случае, так утверждает Патрик Томас). В детстве Аманда не носила коррекционную обувь и хромала так, что бедра при каждом шаге ходили ходуном вверх-вниз. Ее это, кажется, нисколько не смущало, но народ все равно вечно пялился. Если подумать, прозвище ей дали довольно дурацкое: Франкенштейн ведь был доктором, а не монстром.

      Милли машет, и я быстро поднимаю руку в ответ, когда