Кыш и Двапортфеля. Юз Алешковский

и осторожно пересадил в банку.

      Мальчишка отошёл в сторонку, всё время держа банку с рыбкой перед глазами. Рыбка закружилась так быстро, что мне показалось, в банке плавает живое колечко.

      – Я вполне проживу без этой рыбки, – заявила тётенька.

      – Несомненно, – вежливо подтвердил папа.

      Потом мы ходили вдоль рядов, уставленных аквариумами, тазами с живым кормом для рыбок и мешочками с сухим.

      – Давай заведём бойцовых! – сказал я папе.

      – Подожди. Сначала всё посмотрим. Кстати, если потеряемся, встретимся около вон того дедушки с картиной.

      Папа показал на старичка. Тот сидел на ящике, держа картину в позолоченной раме, и щурился на солнце. А эта рама неприятно била в глаза зайчиками.

      – Вдруг он продаст картину и куда-нибудь уйдёт? – сказал я.

      Мы подошли поближе. Папа, склонив голову набок, рассмотрел картину и шепнул мне:

      – Дедушка никуда отсюда не уйдёт до закрытия рынка. За пятнадцать рублей эту мазню никто не купит.

      На картине был нарисован стол, покрытый золочёной скатертью. На столе стояло блюдо. И чего на нём только не было! И яблоки, и груши, и зелёный лук, и куча красных раков, и бледная, как будто недожаренная, курица, и даже непотрошёная щука с раскрытой зубастой пастью. Рядом стояли три кружки пива и гипсовая голова без глаз, как в школьном кабинете рисования. Почему всё это папа назвал мазнёй, я не понял. По-моему, картина была красива.

      – Сколько тех рыбок можно купить вместо картины? – спросил я.

      – Пять. Как у тебя в школе дела с арифметикой? – неожиданно поинтересовался папа.

      – Идут. Считаю палочки, – ответил я.

      Потом мы смотрели на кроликов, и мне не надо было задирать голову, как на рыбьей толкучке.

      Кролики лежали в корзинках, в картонных коробках и самодельных загонах из дощечек. Одни спали, другие хрустели морковкой и капустными листьями, а некоторые смотрели на меня, привстав на задние лапки, и, поводя длинными ушами, смешно топорщили губы.

      Глаза у кроликов были большие, добрые, а главное, у всех разные: синие, чёрные, коричневые и светло-серые.

      Я гладил кроликов, а папа беседовал с продавцами насчёт самой лучшей и выгодной породы.

      – Ну, правда, здесь необычно? – то и дело весело спрашивал он, и я кивал головой.

      5

      Потом мы очутились на голубиной толкучке. Голубей там было гораздо больше, чем людей, и казалось, что это они разговаривают и торгуются, а голубятники тихо курлыкают.

      Папа брал голубей в руки, расправлял им крылья, дул в пёрышки, осторожно тянул за клюв, потом приценялся и уводил меня за руку дальше.

      А около клетки с двумя бело-сиреневыми голубями папа остановился, закрыв глаза, замычал от удовольствия и спросил у продавца:

      – Дорогие?

      Продавец что-то неохотно ответил, а голуби посмотрели на папу так, словно они были орлами.

      Когда мы отошли в сторону, папа объяснил:

      – Это – почтовые. Пара стоит больше, чем мой костюм. Да что костюм! Если их выпустить