У нас с сыном не было взаимопонимания. – Теперь Глохов рассказывал не Евдокиму, а просто говорил сам с собой. – Это моя вина – я работал, устраивал семье безбедную жизнь, а вот что в ней, семье, творится – разглядеть не всегда хватало времени. Да и желания, как это ни постыдно звучит. Ведь у нас зачастую как бывает – подбежит малыш, потянет тебя за руку или рассказать что-то попытается, а ты с работы. И так тебе не хочется, чтобы тебя кто-то тревожил! Куда лучше спокойненько поваляться на диване, почитать, посмотреть всякую муть по телевизору, отдохнуть, что называется. И ведь какое отличное оправдание – ты на работе устал! А потом... потом малыш подрастает, но у тебя еще есть время его не потерять, ты можешь что-то у него спросить, поинтересоваться, узнать, какую он музыку слушает, какие фильмы смотрит, но... опять тот же диван, тот же телевизор и то же спокойствие – главное, чтобы никто не вторгся в твой мирок. И между тем ты опять расчудесный семьянин. Проходит немного времени, и музыка твоих детей начинает тебя раздражать, их любимые фильмы кажутся тебе идиотскими, компьютер и вовсе – враг! И в то время бы очнуться от диванного-то гипноза, да только... только ведь опять лень. И стараешься думать, что ты снова заботливый семьянин и распрекрасный отец. А уж потом... потом дети вырастают. И не к тебе они бегут со своими радостями и обидами, у них для этого имеются другие люди, и не всегда самые замечательные, да только мы этого теперь уже не узнаем. А если ты и узнаешь, то уж будь уверен, твой сын не станет стоять и слушать тебя, раскрыв рот, он кинется защищать своих близких. Да, друг мой, потому что для него ОНИ уже давно стали близкими, а вовсе не ты. И это им он безоговорочно поверит, если они скажут, что твой отец – старый дурак, а мать потаскуха. Потому что... потому что они не пялились в экран, а если и пялились, то вместе с твоим ребенком. И тут родители заламывают руки и спрашивают – ГДЕ?!! Где она, великая благодарность?! Мы же все для тебя, любимого и единственного, делали!!! А это ВСЕ и не надо ему вовсе, а надо что-то другое... Так что... Не знакомил нас сын со своими друзьями и не рассказывал про своих знакомых. Ничем не могу помочь.
Дуся выслушал грустную речь отца, которому было еще не известно о кончине его сына, немного задумался, но потом очнулся.
– Но ведь... погодите, я понимаю – вы устраивали безбедную жизнь. А ваша жена? Она же сидела дома и занималась ребенком! Или... – Дуся все же решил блеснуть своей догадкой. – Или Иннокентий – это ваш сын от первого брака? А Сэя ему мачеха?
Викентий Филиппович поднес чашечку с чаем к губам и забыл про нее.
– Марсель Викторовна – его родная мать. Да, она намного моложе меня, на тридцать с лишним лет, я взял ее шестнадцатилетней девочкой, но Иннокентий – ее сын. Она родила его, когда ей было семнадцать.
– Вы... вы хотите сказать, что Сэе... или Марселе... как там правильно-то... вы хотите сказать, что ей – пятьдесят? – не поверил Дуся.
– Нет, ей пятьдесят один, – бесстрастно подтвердил старик. И увидев, как недоверчиво вытянулось лицо собеседника, пояснил: – Поймите же: на такие операции у меня достаточно денег, а Марсель помешана на своей внешности.
Дуся
