Государственный палач. Сергей Сибирцев

выздоровлением в ледяной мертвой пустыне. Что иной раз возвращенному, выброшенному на земную практическую твердь остается лишь одно радикальное средство – покончить счеты с предательской пошлой жизнью как можно скорее, чтобы с ним не приключилось еще более худшее, более омерзительное приключение: сойти с ума…

      Следовательно, нужно упредить действием тот черный случай, который все равно же всегда идет следом, крадется, выжидая самого удобного, самого подлого момента…

      Убийца воспитал себя очень здравомыслящим юношей – все прелестное, чистое, незагаженное, что существует в этой земной жизни, не раздается всем поровну, по какой-то мифической справедливости, только сам, приложивши собственные нервы, мысли, физический пот, сумеешь достигнуть желаемой свободы духа, его сладостного спокойствия. Никакой посторонний проводник не сумеет увлечь тебя на истинный путь в поднебесье, в страну, в которой живет и ждет тебя твое настоящее гордое сверх-Я.

      Я – есть сверхбог. Я выше любых ничтожных земных религий, выдуманных жалкими, жеманными человеческими умами. Юноша увлекался просветителями-нигилистами и с прилежанием читал сочинения Философа, поэта и нарцисса – Фридриха Ницше.

      Этюд третий

      День мой начинается обычно с пробуждения ото сна. С пробуждением от светлого благоухающего средневекового сновидения. С тщательного и бессмысленного лицезрения округлых плотских форм родной жены. Форм совершенно не дряблых, а, напротив, упругих, таящих притягательную извечную женскую силу очарования и известного искусительного греха. Однако волнительных импульсов, которые являются всегда прелюдией моей греховной страсти, сегодня мне явно недостает – холодная омерзительная рассудочность и никаких игривых помыслов.

      Налицо медицинский диагноз: выраженная психопатия. Слава богу, без побочных соматических, так сказать, проявлений.

      Если говорить нормальным языком, а не на фальшивом наукообразном сленге, настроение паршивое, вставать не хочется, спать и любоваться на свое любимое палаческое ремесло вообще противно.

      Даже застрелиться и то лень.

      Одним словом, я полностью сжился с незабываемым милым образом Ильи Ильича, русского помещика, имеющего родовитые дворянские корни и славную русскую деревню Обломовку, которой заправляет староста – ленивая и недотепистая душа, – и шлет он своему барину вместо положенных тысяч какие-то совершенно идиотские послания, в которых жалобится и канючит… Этого бы любимчика да на конюшню, да выдрать из его обширной спины-плиты добрый и жирный ремень, чтоб впредь знал, как беспокоить барина всякими пустяками насчет недоимок и прочих засух и моров.

      Впрочем, застрелиться я бы сумел. Выбрался бы на утиную охоту, наприглашал всяческих приятелей-сволочей и дуплетом разрядил в эту дружную, спаянную общими сволочными интересами кучку волчью картечь…

      А еще совсем недавно меня удивляли эти наркотические очереди у газетных киосков