Приговоренный дар. Избранное. Сергей Сибирцев

И одного опыта оказалось достаточно, чтобы я более не попадался на эту закорючку-крюк, который вначале видится, представляется и чувствуется этаким неосязательным нежнейшим крючочком, с которого как бы и слезать совсем неохота, необязательно, напротив, заглатываешь еще глубже, чтоб уж наверняка, чтоб в самые кишки врезался, только бы не сорваться от этой волшебницы-удильщицы…

      Расставание с законной волшебницей вспоминается мне, как одно из тяжких жизненных испытаний, прошедши которое, я с законной гордостью до сего дня несу почетное элегантное знамя свободного господина – господина своей судьбы.

      И ежели какая-то очередная прелестница воображает, что ее чары позволяют ей фантазировать на тему переустройства (перестройки!) моего устоявшегося, консервативного и безвкусного убежища, – черт же с ней, пускай забавляется. Пускай забавляется в своих дерзких девчоночных мечтах, в которых наверняка она зрит меня под своим изящным модным каблучком в качестве законного мужа, или на худой конец, долговременного, говоря современным языком, спонсора.

      Черта с два, девушка Ирина! Никогда не быть мне бабским угодником, даже у такой очаровательной писаной крали, как ты.

      В данную секунду, не кривя душою, мое сердце принадлежит тебе, если на то пошло. Я с юношеской алчностью пожираю твои прелестные формы, твои легко угадываемые бедра под вечерней макси-юбкой с высоким сладострастным разрезом сзади. А груди, не знавшие младенческих эгоистических вечно жадных губ, их соски, наверняка вишневые, пружинят, отвердевая от моих… мечтающих и всегда же возвращающих меня в чистое трепетное безопытное прошлое…

      Прошлое, в котором я, студент-девственник, отменно любительски изображаю дяденьку-ловеласа, с надуманными блудливыми приемами пресыщенного персонажа из серии домашних Казанов, удерживающего на своих мелко и позорно дрожащих коленях одну помоченную нимфетку тринадцати лет и отнюдь не девушку, а акселератную похотливую зверюшку чернявой масти, видимо, все же уловившей мою надсадную игру под полового профессионала, но не обнаружившей сего знания ни одним фривольным шевелением своих вполне созревших горячих ляжек, отдавливающих мои студенческие нервические ноги.

      Каким по счету мужиком я был у этой черно-бурой сопливой двоешницы я не знаю, но лишила она меня юношеской непорочности в один из мартовских вечеров моей репетиторской практики, прямо в ее детской комнате, в которую в любой миг, безо всякого спросу мог понаведаться любой из ее моложавых номенклатурных родителей, положивших мне чрезвычайно приличный гонорар, с тем, чтобы я, студент приличного инженерного вуза, наконец-то образовал их лентяйку-дочку, подтянувши по основным точным школьным предметам.

      То, что образование оказалось таким органично взаимным, – в этом можно винить исключительно мой пылкий юношеский организм, которому требовалась тогда именно подобная чувственная разрядка с подобным подпольно уголовнонаказуемым флером, который придавал