Сердцебиение. Опыты времён. Амаяк Павлович Тер-Абрамянц

фигуры больше не проходят… Он последний? Значит можно бросить винтовку, и никто не заметит, и можно пойти быстрей. Тяжёлая трёхлинейка соскользнула с плеча и упала в грязь.

      Неужели прав старший брат Павел, когда там, в киевском кабаре, уговаривал его покинуть Добровольческую армию с ним и уехать в Берлин или Париж? « Я устал от безумия, – говорил он, – такой чудовищной войны, когда русские убивают русских, Россия не знала за всю свою историю, и я не буду в этом участвовать! Не хочу, не буду! А ты?» – «Я не могу оставить своих… товарищей» – промямлил он, чуя, что это совсем не те слова, которые определяют судьбу. «Ну и дурак,» – сказал Павел, почему-то побагровев. Молодец Паша, он так и сделал, исчез на следующий день из его жизни навсегда.

      Неужели, чтобы остаться честным, надо обязательно погибнуть?.. Плен? – невероятно, дроздовцев красные сразу казнят… Нет, он не может дальше идти и без винтовки! Он – последний… Слева из-за снежной сопочки показалась церковка. – Там укрыться, может не заметят? Но там такой сладостный сон! Эта бесконечность десятичной дроби… по ней можно шагать и шагать не уставая вниз… И в следующий момент он свернул к церковке, куда его позвала бесконечность. Дверь в церковь висела на одном крюке и была полуоткрыта. Последний раз взглянул на сине-голубое море, удаляющиеся штрихи десанта и вошёл в пространство, где не было ветра, и в первый миг показалось теплее. Он прошёл мимо икон к царским вратам и сел, опёршись о них спиной, слева от распятого на кресте. Ног он не чувствовал, тела не чувствовал, периодическая бесконечность увлекала вдаль вниз по своим ступенькам винтовой лестницы, где было обещание тепла. И он увидел весело машущего ему Свиридова, убитого ещё до Крыма. «О! Давай сюда! – кричал он весёлый и чистый без развороченной гранатой груди… – Здесь хорошо-о-о-о-о!» – размахивал он рукой. «И есть что обсудить! Нам так много надо поговорить о России!» – А вокруг был зелёные холмы… Но что-то остановило Скворцова в его весёлом беге по ступенькам. «Господи Иисусе! – подумал он, – Господи Иисусе!» «Бом-м-м», – внезапно ударил в вышине, качнувшийся от порыва ветра с моря, колокол.

      Скворцов открыл глаза. В церкви пол покрывала грязь, многие иконы лежали на полу. «Господи Иисусе!» – подумал Скворцов и тут же забыл то, о чём хотел просить. Входная дверь скрипнула и грохнулась на пол. В проёме показались три фигуры в серых шинелях, в папахах, один в бескозырке.

      – Га-а-а! – раздалось усиливаемое эхом. – Живой, гадина! Фигуры о чём-то болтали, подходя к Скворцову. Одна из них, в папахе с красной лентой, подняла винтовку, нацеливая на него.

      – Га-аа! – послышалось со всех сторон. «В расход»! “ «Стой, а поссАть?» Тот, что был в бескозырке подошёл ближе всех и стал расстёгивать штаны. Скворцов приоткрыл один глаз и увидел дымящуюся жёлтую струю, почувствовал тепло на подбородке и как намокает за воротом шинели. «Бом-м-м!» – вновь случайно