Шипучка для Сухого. Мария Зайцева

он вышел из машины, поигрывая ключами, пошел ко мне, неловко замершей возле ворот станции, – поехали прокатимся.

      – Зачем это?

      Я отступила назад, в панике прикидывая, смогу ли добежать обратно на работу, пока меня не сцапали. По всему выходило, что нет.

      – Просто. Поговорим.

      Он не улыбался. И смотрел. Ой, как смотрел! Внимательно, так, что у меня сердце падало в пятки.

      – Мне не о чем говорить с вами. И некогда. И вообще…

      С каждым словом я отодвигалась назад, в сторону тротуара, в сторону людной улицы, надеясь, что, если стартану сейчас, то он не успеет среагировать. А потом… Ну не будет же он меня на своих двоих догонять? Наверно, сначала в машину сядет. И пока вывернет, и пока выедет… Я уже затеряюсь среди толпы.

      Но не затерялась. Не смогла. Или у хищника хороший нюх.

      Мне совсем недалеко до дома, от станции СМП пешком до набережной лейтенанта Шмидта, где я живу одна в двухкомнатной квартире, единственными достоинствами которой являются высоченные потолки и вид на Неву.

      Я иду, чувствуя, как потрясывает все внутри, и не могу придумать, куда бы вывернуть. Так, чтоб не привести зверя домой. И в то же время понимаю, что долго не побегаю. Если узнал, где работаю, значит, без особых проблем узнает, где живу. И явится прямо в квартиру. Единственными достоинствами которой… Ну вы поняли. Ветхая входная дверь, отсутствие света в парадной, пугливые соседи – это недостатки. Недостатки, которые сыграют ему на руку.

      Никто не будет мне помогать, даже если закричу.

      Даже если я сейчас закричу, никто не поможет.

      Даже если он меня в машину затащит…

      Но он только едет, тихо-тихо. И никто не сигналит. Все притормаживают, потом, улучив момент, объезжают. Неприкосновенный. Люди прекрасно знают, кто ездит в таких машинах, и не связываются.

      В итоге меня от дикой дрожи начинает колотить, и становится сначала жарко, потом страшно… А потом яростно.

      Я злюсь на себя, что вот так вот трушу, что иду, как зайчонок. Боюсь всего на свете!

      Что сказала бы бабушка?

      Моя бабушка, которая рассказывала, как отбивала пайку черного хлеба в блокадном Ленинграде, дралась с мужиками за нее! Которая убила человека, мародера, залезшего к ним в квартиру и попытавшегося напасть на них с братиком. Убила, вытащила на улицу и положила прямо возле парадной.

      Она бы сейчас испугалась?

      Она бы тряслась, как зайчонок, под пристальным жадным взглядом?

      Я разворачиваюсь и быстро иду к черной машине.

      Та останавливается, и водитель смотрит на меня в лобовое. Кажется, он удивлен.

      Я сорвала тебе игру? Охоту? А, хищник? Ты не прав в определении.

      Это я здесь хищник.

      Я дергаю дверцу, открываю, сажусь в теплый салон.

      И смотрю на своего преследователя.

      – Смелая Шипучка, – улыбается он, и улыбка его красит. Я уже замечала это раньше, еще там, на кладбище. – Покатаемся?

      – Мне на смену завтра. – Сухо говорю я.

      – Ну тогда к тебе?

      Он испытывает меня на прочность. Испугаюсь? Нет? Буду мяться? Откажусь?