Богиня победы. Нина Пушкова

чуть не опрокинув блюдце с нетронутым куском торта, и торопливо вышел в коридор.

      Ника растерянно смотрела на Наташу, но старшая сестра, досадливо поморщившись, отвела глаза.

      – Ну ладно. Я так я! – вздохнула она. – Скоро будут готовы документы, тебе придется кое-что подписать. Пока здесь никто жить не будет… А потом… Потом сюда переберемся мы с семьей… – Сестра замялась, подыскивая слова. – А тебе, наверное, придется… ну, не знаю, куда идти: хочешь – в общежитие, хочешь – на съемную квартиру. Как сама решишь.

      – А я что, с вами не буду жить? – расширила глаза Ника.

      Она ничего не понимала: почему она должна куда-то идти – в какое-то общежитие, на какую-то съемную квартиру? Ей стало страшно: почему никто не вспоминает маму, не рассказывает, где она?

      Стараясь не встречаться глазами с Никой, Наталья встала, выключила свистящий чайник и налила себе в чашку кипятку.

      – В общем, Ника, – продолжила она, постукивая алыми коготками по фарфору, – тут такая ситуация… Отец всегда хотел сказать, но мать ему запрещала. Ты нам никто, – отчетливо произнесла она. – Ты нам не родня. Мама взяла тебя из детдома, когда тебе еще четырех не было. Мы тебя вырастили. За что, между прочим, ты должна быть благодарна ему. – Наталья кивнула головой в сторону двери, за которой скрылся отец. – Подпишешь все документы, когда будут готовы, и чтоб не было претензий, – с нажимом произнесла Наталья. – Ни на квартиру, ни на что!

      Ника сидела ошарашенная, не понимая, о чем идет речь – о каких документах, о какой квартире? Она только чувствовала, как кухня заполняется ледяным предвестием чего-то ужасного.

      – Папа! – с надеждой позвала она. – Папа, объясни, что говорит Наташа. Как это – я вам никто?

      Наташа хлопнула ладонью по столу, отчего красный каркаде выплеснулся из чашки, забрызгав белоснежный манжет ее блузки.

      – Я же тебе объясняю! Ты что, не слушаешь? Тебя взяли из детского дома!

      Разговор для нее был неприятен, и от этого она раздражалась все больше и больше.

      Она уже почти кричала:

      – Ты мне не сестра! А отец никакой тебе не отец! Мы покажем тебе эти справки!

      Ника, сжавшись от ужаса, прошелестела онемевшими губами:

      – Наташа, что я тебе сделала плохого? Я хочу к маме! Она уже похоронена? Где?

      – Ты понимать начнешь или нет?! – Наталья снова стукнула по столу, чайная ложка, упав, с жалобным звоном запрыгала по кафельному полу. – Не мама она тебе! Ты детдомовская! Ты не наша! Тебя забрали из милости, из жалости, как собачонку с улицы, а ты прижилась тут. Здесь твоего-то ничего нет. Не вздумай претендовать никогда ни на что! Тебе надо каждый день Богу молиться и свечку ставить за то, что жизнь твоя не в детдоме прошла, а в семье. И в какой семье!

      Она трясла пальцем перед лицом Ники, а та, как завороженная, смотрела на красное пятно, расплывшееся на манжете.

      Выстрелом хлопнула входная дверь – это, не прощаясь, ушел отец.

      – Сбежал! – криво усмехнулась Наталья.

      Она тяжело опустилась за стол, с хрустом отрезала кусок вафельного торта, и ее толстые