Русский медведь. Цесаревич. Михаил Ланцов

произнес юный царь, вскочил на лошадь и в сопровождении дежурного звена отправился в Преображенское. А оба взвода занялись делом. Первый – конвоированием лихих людишек к месту отбывания наказания, а второй – охраной имущества Брауна от мародерства и расхищения.

      Спустя двое суток. Москва. Кремль

      Софья смотрела на испуганного и подавленного мужчину, что притащил ей Голицын, и пыталась понять, что ей со всем этим делать.

      – Ты почто приказал сжечь мануфактуру брата моего? – несколько рассеянно спросила царевна.

      – Я приказал, – вместо Брауна ответил Василий.

      – Зачем? – искренне удивилась она.

      – Поставив эту мануфактуру и запустив дело, он получит весьма немалые деньги, полностью отведя нашего человека от дел. Кроме того, мне хотелось проверить его. Врут слухи или нет.

      – Проверил? – недовольно буркнула Софья.

      – Проверил, – кивнул Василий. – И, если честно, не верю тому, что услышал. Как он мог выследить этих мужичков ночью, тоже не пойму. Да так быстро. Не иначе у нас где-то лазутчик сидит Нарышкиных. Хотя… я ведь только с Джеромом это обсуждал. А ему на себя доносить не резон.

      – Слобода выплатила Петру запрошенную им сумму?

      – Да. Полностью.

      – Много ли пришлось доплатить?

      – Еще и осталось. Братец твой ведь назвал сумму только после того, как услышал, что выручили от продажи. Ровно две трети с того и взял.

      – Хватит этого для восстановления мануфактуры?

      – Я переговорил с купцами, так те говорят, что еще рублей сто сверху нужно накинуть, чтобы все покрыть.

      – Вот как… – задумчиво произнесла Софья.

      – Не очень хорошо у него со счетом, – усмехнулся Голицын.

      – А по-моему, прекрасно, – фыркнула раздраженно Софья и начала вышагивать, заламывая себе руки.

      – Почему?

      – Сам подумай. Ведь все на поверхности лежит. Вон, этого злодея отпустил, а ведь должен был голову снять. Да еще и тех воров повесить. Вместо этого их в холопы себе забрал, а треть имущества этого купчишки в подарок слободе поднес.

      – Государыня, – подал голос Браун. – Помилуйте! Защитите! Я ведь волю боярина выполнял. За что же меня так? Да еще вот… – произнес он и показал следы членовредительства, оставшиеся после быстрого допроса.

      – Кто это тебя так?

      – Так известно кто, Петр Алексеевич.

      – Сам?

      – Своими руками меня мучал… а больше того меня пугали не страдания, но то, с каким видом он сие делал. Вид спокойный и невозмутимый, глаза холодные и жесткие. Когда же кровь на него брызгала, то даже не морщился. Словно не человека живого истязал, а с куклой неживой игрался.

      – А не врешь?

      – На Евангелии поклянусь! Ей-богу, так и было!

      – Как тебе братик? Удивил? Это он в одиннадцать годков такое вытворяет. А что дальше будет?

      – Так ты его проверял, не я.

      – Вот так посреди ночи явиться и, не медля, дело разрешить в таком возрасте не каждый способен.