Либелломания: Зимара. Наталья Мар

ни разу Полосатая Стерва не отправила сюда настоящего психа. Френа-Маньяна – просто свалка для сведения её личных счётов.

      Сомн покончил с жижей, протёр столешницу насухо. И откланялся. Пациенты разбредались из столовой. А я всё мялась, раздумывая, как бы подступиться с деликатным вопросом.

      – Меня зовут Эстресса, – сказала клякса. – А то, поди-ка, уже придумала мне какое-нибудь прозвище.

      – Нет, что ты, – соврала я. – Почему ты здесь?

      – Сама сдалась.

      – Сюда? Сама?

      – Сложная история с грудой насильственной смерти. У меня нарушение синестезии: я пробую цвета на вкус, слышу мутность этой жижи. А если вздумаешь спеть, могу наброситься, потому что у меня синяки от музыки. Самые обычные вещи, бывает, причиняют мне невыносимые страдания. От этого нет лекарства. Здесь не помогают, зато изолируют… от ни в чём не повинных. То, что нужно.

      – Эстресса, ты ведь живёшь в одном отсеке с Трюфелем? – решилась я.

      – В пятом. Мы соседи с тобой.

      – Ты не могла бы… не могла бы оторвать кусочек его фольги?

      Клякса молчала, и я поспешила объяснить:

      – У меня острая нехватка алюминия в организме. Я просто…

      – Твой вопрос – красный, он щиплет мне язык и пахнет мускусом. – Эстресса подалась вперёд, накрыла мою руку своей чёрной, и мои пальцы исчезли. – Я всё понимаю, но хорошенько подумай. Замки в бентосе незамысловатые, потому что бежать на Зимаре некуда. Они тут даже на видеонаблюдение не тратятся. Хотя это, может, специально. Бюро ЧИЗ давно прикрыло бы клинику, попади им в руки запись из комнаты групповой терапии. И вот ещё: если тебя поймают, сделают ляпискинез.

      – Да что же это такое?

      – Они вынут твой мозг, оцифруют, исправят, как им заблагорассудится, и перенесут на кристалл. А кристалл отполируют и запихают в череп. Эту процедуру разработал доктор Кабошон. После того, как его раскритиковали за убийство сознания, он усовершенствовал процедуру. Пару лет назад. Якобы заключал здоровые ткани мозга в кристалл, а нездоровые заменял каменными. Но когда начал испытания на людях, вдруг… пропал.

      С трудом представлялось, что за чудовища выходили из операционной. В любом из двух случаев, что с Кабошоном, что без, это означало смерть сознания. Замена его другим. Искалеченным. Пусть даже «исправленным», но уже не моим.

      – Эстресса, если я пробуду здесь ещё хоть неделю, и ляпискинез покажется выходом. Я скоро стану как Норман, я…

      Едва сдержалась, чтобы не крикнуть как Норман: «Я нормальная!». Но в моём взгляде Эстресса, наверное, почувствовала особенный вкус или запах. Это была не просьба, а терпкая, по-зелёному тоскливая мольба. Клякса откинулась на стуле и, помолчав, зашептала:

      – Тебя выводят в туалет сразу после нашего отсека. Вечером я оставлю фольгу под раковиной. – Эстресса помолчала ещё, и её чернота сгустилась пуще прежнего. – Здесь что-то затевается. Поэтому… да, наверное, тебе лучше выбираться отсюда. Те, кто пришёл за последние пару лет, говорят о странном снегопаде. Говорят, снежинки танцуют. То