Поезд на Ленинград. Юлия Ли

наконец заливисто рассмеялась.

      – Ой, да он же вылитый «Маленький Бродяга» Чарли Чаплина, только без усов, – хохотала она. Феликс обернулся через плечо, увидел красивый изгиб темных бровей, молочную полоску лба и два рядка ослепительно-белых зубок. – Даня, помнишь, мы ходили на «Малыша», а потом на «Парижанку»?

      Феликс Белов повернулся к девушке, посмотрел в ответ с дурацкой улыбкой во все тридцать два зуба, не понимая, добрый это смех или над ним опять потешаются. Соскользнувший с полки чемодан громко шлепнулся на его голову.

      – Да, это, наверное, потому вам я показался на него похожим, – сказал Феликс, вновь под хохот пары водружая поклажу на полку, – что мне ботинки велики и их приходится менять местами. Чарли Чаплин тоже по этой причине менял местами свои башмаки. Моего размера мужских ботинок не достать. Приходится выходить из положения.

      Барашковая Шапка и его спутница, хохоча, одновременно посмотрели на ботинки Феликса и столь же дружно принялись хохотать еще громче. Смешавшись, Белов поднял свои газеты со скамьи, чтобы освободить для себя место, заметался из стороны в сторону, не зная, куда их пристроить, случайно пнул кубок, споткнулся, чуть не упал. Хотел было уложить газеты к чемодану наверх, но те посыпались на него дождем, пришлось ползать по проходу, собирать и складывать их на пустую скамью. Девушка, смеясь, нагнулась, подняла несколько листков и переложила их с пола на скамью.

      – Да, нэ хватает толко пианино… – сказал Даня, утирая глаза от слез. – Веселая поездочка нас ждет.

      – А как так случилось, что вы оказались в новогоднюю ночь в поезде? – спросил Феликс. Так никуда и не пристроив газеты, он сел, часть их продолжая держать в руках, а остальные листы все еще лежали на полу под его ногами и на скамье напротив.

      – Э, никак! Отстан. – И парень вдруг нахмурился, натянул на глаза шапку, скрестил на груди руки и отвернулся к окну. Он так и сидел, когда Феликс вошел, поэтому тот его не заметил.

      – Даня, ну, – тронула его за плечо девушка, посерьезнев. – Чего ты опять злишься?

      – А чего он чужим женам в вагоне экскурсию при живом муже устраиват, паяц, – вспылил Барашковая Шапка. Говорил он с кавказским акцентом, наверное, грузин – характерное западание букв «ы» и мягкого знака. А с виду не скажешь. Волосы, как у Феликса, чуть темнее русого, глаза тоже, как у Феликса, – васильковые, только черты лица выдавали в нем кавкасионский тип – тяжелые надбровные дуги и крупный нос с горбинкой. А вот жена его больше на грузинку походила – это стало видно, когда она чуть потянула свой картуз назад, открыв взору беломраморный лоб и прядку черных, блестящих, как отполированная агатовая диадема, волос. Но говорила без акцента совершенно.

      – Белов, – Феликс сбросил газеты и протянул ему с улыбкой руку, – шахматист-любитель.

      – Даниэл Сергеевич Месхишвили, – смягчившись, нехотя сказал тот и ответил на рукопожатие, но все же не так уж неприязненно. Уронив взгляд к ботинкам Феликса, даже дернул