Влюблена и завербована. Злата Прага

дети. Я пишу. Я проживу здесь всё лето. Оставайся. Кстати…

      Он замолчал и посмотрел на меня.

      – Что?

      – Ты же европейка!

      – Да, и что?

      – В Тунисе очень сложно найти натурщицу.

      – О! – я закатила глаза и вздохнула.

      – Послушай! Я не богат, но, если ты согласишься мне позировать, я буду тебе даже платить немного. Например, 300 динаров в месяц.

      – 300 динаров получает поденщица в оливковых садах, – огрызнулась я.

      – О, да ты торгуешься! – и он прищурился, скрестив руки на груди.

      – Я прожила здесь полгода. Если бы мой папа не умер, я бы не оказалась на улице, а местные парни и посмотреть бы на меня не посмели.

      – Но теперь ты одна и на улице, а я предлагаю тебе дом и работу прямо в доме. Соглашайся, женщина.

      – Но не 300 же динаров?! И потом, ты мусульманин, тебе нельзя на меня смотреть, не то что рисовать!

      – Ну, хорошо, 400. Только потому, что мы живём в двадцатом веке.

      – Мои предки обедали с французскими королями! 700 динаров.

      – Ты накинулась на простую рыбу, как бездомная кошка. Подумай, что ты будешь есть и где будешь ночевать, если я тебя отсюда выставлю. 500 динаров.

      Я хотела ещё возразить, но вдруг зевнула, стыдливо прикрыв рот.

      – Извини, – сказала я Саиду.

      – Ничего. Конечно же, ты устала. Идём, я покажу тебе спальню.

      – Нет-нет. Я согласна быть твоей натурщицей за 500 динаров. И я буду убирать дом, и стирать, и готовить, и чинить одежду. Но я буду спать внизу, в гостиной, а ты поможешь мне получить документы. Хорошо, Саид?

      – Хорошо. Только назови меня ещё раз по имени.

      – Сколько тебе лет, Саид? – и я выдавила из себя улыбку.

      – Двадцать. А тебе?

      – Мне двадцать четыре года, – и я снова заплакала.

      Я проплакала тогда целую ночь, скрючившись на диване в гостиной юного художника. Я поехала на край света за приключениями и за мужчиной, но осталась одна и прошла через ад. Я томилась в тюрьме. Я травмировалась. Я подвергалась насилию. Я бродяжничала и вынуждена была воровать и обманывать. Как только у меня рассудок от всего этого не помутился? А может и помутился! Кому теперь я нужна? Как мне жить дальше? Что со мной будет теперь, и что ждёт меня завтра?

      Вопросы кружили голову, и она кружилась, засасывая меня в воронку сна.

      Утром я встала разбитой и уставшей, постаревшей на тысячу лет, но, выглянув в окно, увидела яркий солнечный мир, в котором Сэр Саид опять стоял, как стоял, ничуть не изменившись. Мне даже обидно стало. Впрочем, обида – это чувство, а на них я решила больше не размениваться. Все свои обиды, страхи, разочарования и сожаления я утопила в водах тунисского залива в ту ночь, когда спаслась из борделя, и затолкала остатки сомнений себе в глотку, когда этой ночью заглушала рыдания ладонями, чтобы не побеспокоить сон моего спасителя. Я больше не буду ни о чём сожалеть и не буду оглядываться назад. Я буду жить, чтобы выжить. Буду жить одним днём. И буду заботиться только о себе…

      – Марьям, ты готова? – заглянул ко мне Саид.

      – Готова? К чему?

      – У