Самый заурядный попаданец в гоблина. Сергей Валентинович Хабаров

старею, – говорил Пётр. – От смерти ещё никто не ушёл.

      – Но я не знаю тех, кто пытался её приблизить.

      – Тут моё место, я прожил здесь почти всю жизнь, вырастил вас, похоронил вашу мать и хотел бы остаться здесь до конца.

      – Жаль. А я думал, ты поможешь мне присмотреть за Иринкой…

      – А что за ней смотреть? Чай немаленькая уже.

      – В том-то и дело. Немаленькая красивая студентка, живёт одна… Ну, бать, соображай.

      Пётр сообразил. Сам когда-то был молодым. В таком возрасте соблазн велик. Старший хоть и любил приёмных, как своих, в основном из-за того, что своих детей у него не было, но много внимания уделять им не мог. И, чёрт побери, был прав: не то чтобы Ирина была гулящей, но восемнадцать лет – это восемнадцать лет.

      По первоначальному плану старшего сына за Ириной должен был приглядывать брат – Володя. Но тот пожелал остаться и поступил в местный институт кораблестроения, хотел стать инженером. В Москве Петру не понравилось: страна постепенно разваливалась, но там, с далёкого Востока, это ощущалось не так явно. Меченый упырь с каждым годом всё ближе подводил страну к краю пропасти своими реформами. В стране был кризис, но вместо того, чтобы его решать, правительство его всё сильнее усугубляло. И, как следствие, демонстрации, забастовки, беспорядки, попустительство властей, непонятные концерты, смущающие умы граждан чуждой идеологией. Как до всего этого дошло? Было больно смотреть, как под пляски и танцы рушат страну.

      – Сталина на вас нет, – поморщился Пётр, провожая толпу диссидентов.

      – Пап, а ты чего у окна стоишь? – спросил Иришкин голосок, звучащий словно колокольчик.

      – Да вот, любуюсь безобразием, что на улице творится.

      – А, ты про этих, – махнула рукой Ирина и понесла продукты в холодильник.

      – Как дела в институте, что-то ты сегодня рано?

      – Не было сегодня пар, учителей всех на митинг потащили.

      – Безобразие! Чтобы учителя вместо того, чтобы преподавать, таскались со студентами по митингам.

      – Папа, не волнуйся ты так, тебе вредно.

      – Да как мне не волноваться, когда ты по улице вместе с этими на голову больными ходишь?

      – Что они мне сделают? Шумят, ходят, только раздражают.

      – Ну а если они чего того тебе сделать захотят?

      – Не захотят, в светлое время суток всё спокойно. А в тёмное время я шаль бабы Глаши накидываю – она вся нафталином уже провоняла – и с палочкой хожу. Ко мне не то что подойти, от меня вообще шарахаются.

      – Ха! – улыбнулся Пётр и резко присел. Ирина сразу подхватила приёмного отца и усадила на постель.

      – Да, что-то земля из-под ног ушла.

      – Я сейчас давление смеряю.

      Его приёмная дочь уже давно неплохо управлялась тонометром и стетоскопом. Обмотав морщинистую руку надувной резиновой грушей и приложив мембрану стетоскопа к вене, Ирина стала накачивать давление.

      – Слишком низкое. Как ты себя чувствуешь?

      – Хорошо,