Горький шоколад. Ульяна Жигалова

носки, байковый халат поверх нательной рубахи, безрукавка, шаль на плечах, платок на голове повязан сзади. Ходит плохо, еле ноги переставляет, грузная. На глазах очки, губами что жует, как будто тренируется перед тем, как рот открыть. Одним словам, ужас.

      – Долго спать собралась, деука? Я уже оладьев напекла, иди, завтракать будем.

      Ксения встала, при дневном свете рассматривая дом. От матери она слышала, что дом был старинный, купеческий, еще дореволюционный, пра-пра-деда, купца Рузаева. То, что дом старый, было видно – штукатурка на потолке потрескалась, отопление печное, на цилиндрической печи стародавние выгнутые чугунные дверцы. Когда то, лет тридцать назад, стены оклеили обоями – теперь рисунок был почти не виден. Первый этаж ушел в землю, окна невысоко над тротуаром, двери все деревянные, тяжелые. Комнаты маленькие, окна с арочным верхом, но тоже игрушечные, низ в белых до синевы прорезных занавесках-задергушках.

      – Иди в ванную и туалет, я пока чай налью, – поняла ее замешательство бабка. Ну как же к ней обращаться-то?

      Девушка привела себя в порядок и вернулась на кухню. Чай и оладьи уже были на столе, к оладьям тетка поставила разное варенье, сметану.

      – Так я вчерась не разобрала со сна, ты Мареина дочка али Валюхина? Звать то тебя как, не помню уж, – обстоятельно начала бабка, швыркая чаем. Девушка решила воспользоваться бабкиным беспамятством, и все же представиться Тамарой – вдруг надо будет паспорт показывать.

      – Томкой, – пробуя легенду, сказала девушка, – Валентины дочь.

      – Как там твои родители? Батька-то спился, поди, совсем? Я твоей матерёнке говорила – куда за голожопого пошла, да еще увез к черту на кулички. Не слухала, сейчас, поди, мотат сопли на кулак.

      Ксении надо было как-то задержаться у бабки, домой-то нельзя. А как это сделать? Надо попробовать вызвать у бабки жалость. И девушка решилась, и начала свой «печальный» рассказ – о якобы пьющем отце, разводе родителей, своих страданиях, выдуманном замужестве матери, хамоватом отчиме. Уши горели от стыда, Ксения надеялась, что слепая старуха не разглядит ее жаркий румянец. Врать она не умела, поэтому боялась запутаться. А бабка, как назло, все задавала вопросы, вразброс, то она одно не поняла, то другое.

      Бабка слушала, жевала губами, глаза ее за очками были мутными и бессмысленными. Девушке казалось уже, что все зря.

      – Баб Шура, можно я поживу у вас? Идти-то мне некуда. На тот год пойду учиться, съеду от вас. Я буду вам по дому все делать, работать пойду…

      – Баб Шура значит… ты вон, поди, глянь в окно, в той комнате, поди-поди…

      Ксения вышла в проходную комнату, где ночевала, там окна были на двух стенах – два в улицу, и одно на соседний дом. Подойдя к нему, и выглянув из-за занавесок, девушка узнала дом тетки – он был соседним. Почти такой же, кирпичный и вросший в землю, только на крыше флюгер, в виде льва на задних лапах, сделанный еще в прошлом веке. Ночью она просто перепутала дом! Как же так…

      – Ой, простите, как же так, я дом перепутала. Я же видела номер