Подарок судьбы. Николай Ольков

велел приседать. Ты все делал исправно, тебе всё равно.

      – Я вас хочу спросить, молодой человек, не стыдно протирать простыни в санчасти, когда на фронте героически гибнут молодые девушки, вот недавно героически замерзла в снегах представитель славного татарского народа… как её, забыл фамилию.

      – Это Ляйсан, – подсказал ты и пошёл в каптерку спрашивать своё обмундирование. В батальон вернулся после обеда, ребята встретили спокойно, лейтенант Есмуканов подошел и обнял.

      – Вечером будем деревню брать, ты пока полежи в землянке, слаб ещё.

      Ты пошел к старшине и сказал, что лейтенант велел выдать автомат, три рожка патронов и гранаты. Старшина выдал. Ты почистил оружие, переоделся в чистое белье. Судя по тому, что до деревни три километра и её ни разу не пытались взять, а сегодня вдруг решились, что-то изменилось, и бой будет серьезный. Вместе со всеми лежал в окопе и ждал сигнала. Команда была тихой, но конкретной:

      – Вперёд!

      Стрелять и кричать запрещено, надежда на внезапность. Успели добежать до середины, а там ведь тоже не дурачки сидят. Пустили ракету, вдарили из пулемётов, солдата сразу тянет ближе к матушке сырой земле, но сзади приказ:

      – Не залегать, всех перебьют, брать штурмом.

      Стали брать штурмом, значит, бежать, пока добежишь, если не убьют или ранят. Ты бежал в полный рост и не стрелял, потому что не видел цели. А вот обозначился пулемёт, брызжет в темноте коротким рыжим огнём. Ты привстал на колено, прицелился и дал очередь. Пулемёт замолк, ты опять побежал. Уже заметались человеческие фигурки в просветах между домами, да тут ещё наши пушкари ударили зажигательными, пожар осветил немцев, деваться им некуда. Только это уже не вояки, это солдатики команды ждут к отходу. Ты выскочил на бугор, кто-то крикнул:

      – Лаврик, падай, ты охерел – во весь рост!

      А ты бежал, и дыханье не сбилось, и руки не дрожат. Стрелял в каждого, даже в тех, кто руки поднял, стрелял метко, зло, без промахов, ещё два рожка у своих убитых выхватил. И когда из-за сарая трое наших вывели до десятка фашистов, ты поднял руку с гранатой и крикнул своим:

      – Ложись, братцы, Богом прошу!

      Гранату невзведенную откинул, а по толпе полоснул слева направо и обратно. Подбежал, своих перепуганных увидел:

      – Вы бы, ребята, бежали вперед, там сейчас медали будут раздавать.

      И тут же тремя выстрелами добил раненых фашистов. Бросил автомат, сел на снег и заплакал:

      – По тебе, сладкая моя татарочка, устроил я поминки. И дальше буду бить гадов, где только увижу.

      Подбежал лейтенант Есмуканов:

      – Акимушкин, я тебе велел в землянке сидеть!

      – Все, командир, отсидел в землянке и по проводам, как кобель на цепи, больше бегать не буду. В штурмовую роту пойду, давить буду их, как клопов. Спасибо тебе, Есмуканов, но больше ты мне не командир.

      Ты не знал, только много позже рассказали тебе, чего стоило Есмуканову отбить тебя от особистов. Все-таки кто-то стуканул, что ты расстрелял пленных,