Подарок судьбы. Николай Ольков

руководства не делай, я тут хозяин, ко мне и приходи, если что. Ещё раз узнаю, что поклёп возводишь на моё сено, выпру из колхоза. Всё. Работай.

      Ты посмотрел на Митю:

      – Овечек-то много?

      – Три сотни.

      – Молодняк гинет?

      – Мрут, если просмотрели. Холод в кошаре.

      – Холода овечка не боится, ей сухость надо и корма.

      – Овса даю по случаю окота.

      – Эх, Митрий Матвеич, до окота надо было давать, ты же должон знать!

      – Откуль? У нас до колхоза только коровёнка и была.

      Ты хотел сказать, что видел, сколько скота гоняют на водопой на Гумна его ребятишки, но не стал. В его дворе, мать сказывала, числится всё от тещи, от брата с сестрой – неимущих, вот он и не облагается налогами за излишки.

      – Твои-то овечки нормально окотились?

      – Слушай, по двойне все. Удачный год. Так пойдёшь?

      Ты ответил, что с матерью посоветуешься и, если согласится, то вечером на управу придёшь на овчарню. Мать отговаривать не стала, мол, думай сам, как тебе здоровье позволит, только сказала ещё, что работающего могут и пенсии лишить.

      – Пущай, мне ягушек жалко, зачем они мерзнуть будут?

      В овчарне стоял сплошной овечий крик, отара кидалась из одного угла в другой, давя молодняк и суягных маток. Кое-как приглядевшись, ты увидел человека, несущего в куфайке двух малышей.

      – Здравствуй, не разберу кто.

      – Здоров будь, Лаврик. Не узнал? Савосиха я, соседка ваша. А ты как сюда?

      – Бригадир послал. Холодно тут.

      – Не успеваю ничего. Ты бери солому, в углу свалена, пройди вдоль стен, позатыкай, что можно.

      Сколько охапок натаскал – со счету сбился, сквозняка не стало. Сходил с верёвкой на сеновал, поискал сена помельче, три вязанки притащил, овечки накинулись. В нетопленой избушке нашла тетка Савосиха мешок овса, то ли утащить не успели, то ли получили, да никто не сказал. Лаврик расчистил от соломы середину, рассыпали овес по кругу, разом овечки замолчали, жуют, хрумкают. Несколькими жердями отгородили угол с подветренной стороны, отбили суягных. В избушке печь разожгли, котел снега набили, натаяли воды, дождались, пока согреется. Ведром носили в маленькие колоды, некоторые овечки пили.

      – Лаврик, надо малышей собрать в избушку, пусть погреются.

      – А как потом они матерей найдут?

      Савосиха выпрямилась, разогнула спину и в первый раз засмеялась:

      – Мать-то? Да с разбегу! Кто же мать свою или ребенка не признат? Разве что человек, а скотина, она ещё не забыла, что ей природой дано.

      – Ну, чисто наш дедушка Максим судишь, – удивился ты. А она ответила:

      – Лавруша, родно моё, твой дедушка Максим отцом мне доводится, да никто не знат про то. Прокопий-то Александрович маму в положении взял, перед алтарём просил назвать, кто наследил, так и не сказала. Он, правда, голубил меня, как свою, а мне мама только на смертном одре призналась.

      – Отчего же дед не женился на ней?

      – Ваши-то