Инсбрукская волчица. Али Шер-Хан

он, он…

      – Кто такой Дитрих?

      – В статье… Откуда она у тебя?

      – Эрик принес. Он в газете тогда работал.

      – Это он написал? – в ужасе воскликнула Анна.

      Вероятно то, что Эрик, к которому она, как мне показалось, уже прониклась теплым чувством, письма от которого были единственной ниточкой, соединяющей её с миром, написал о ней такие слова, поразило Зигель в самое сердце. И я поторопилась успокоить ее.

      – Нет, он всего лишь исправлял ошибки – это была его работа – исправление чужих грамматических ошибок. Многие журналисты пишут безграмотно, а наш Эрик всегда был отличником.

      – Значит, не он? Правда, не он? – с надеждой в голосе спросила Анна.

      Я заверила ее, что в 1908 году Эрик занимался только редактированием чужих статей.

      Мне было очень любопытно, что же такого было в этой вырезке, от чего Анна пришла в такой ужас, и я попыталась осторожно вытянуть у нее из рук клочок газеты. Но она оттолкнула меня и прижала бумажку к груди.

      – Что там написано? – спросила я и объяснила: – Я ведь не читаю по-немецки.

      – Там про меня, про то, что я сделала… Называют меня волчицей… А сами… Они что, лучше?.. Изображают из себя добреньких… Нет добрых, нет!.. Есть равнодушные, есть хитрые, есть звери… А добрых нет, нигде!.. Может и я бы была доброй, если бы ко мне по-доброму… Дитриха расписывают, как справедливого и честнейшего человека, а он пиявка, пиявка! Присосется, всю кровь выпьет… кровь…

      Мне показалось, что сейчас с Анной опять случится припадок и, схватив со стола кружку с водой, я поднесла ей.

      – На, попей, успокойся.

      Когда Анна выпила до дна всю воду, я осторожно спросила:

      – Кто такой этот Дитрих?

      Анна ответила не сразу. С минуту она сидела, насупившись, глядя в одну точку, и наконец, проронила:

      – Флориан Дитрих, следователь, он моё дело вел.

      – А почему ты называешь его пиявкой?

      – А как еще? Пиявка и есть.

      – Он тебя бил? – вспомнила я про изверга Надя.

      – Где ты видела, чтоб следователи сами били? Для этого у них подручные имеются… А ты бы не удивилась, наверно… Вы, мадьяры, живодёрство с молоком матери всосали. И этот поначалу вроде как спокойно спрашивал: что, где, когда… Протокол писал. Что он узнать хотел?.. Ничего я ему не говорила. А он, как пиявка, вопьется своими глазками-буравчиками, и чувствуешь, что такой не отлипнет. И не отлипал. Я по часам на стене следила: иной раз по семь часов подряд вопросы свои каверзные задавал… А я в ответ молчок…

      Анна злорадно расхохоталась, а потом невольно потерла плечо. Всё-таки мне кажется, она лукавит, и дала слабину, рассказав инспектору всю историю, иначе она бы не стала так бурно реагировать на одно упоминание имени хитрого сыщика.

      – А потом ещё в камеру приходил. Один, без оружия…

      – Чего он добивался, признания?

      – Ему оно не сильно требовалось: улики, свидетели, и так хватало. Я просто молчала, ничего не хотела ему говорить, а они все добивались, отчего я на это решилась…

      Мне