Сады и дороги. Эрнст Юнгер

справедливости.

      Приближение катастрофы свело меня с теми людьми, которые отважились на ужасный риск: низвергнуть колосс прежде, чем он обрушится в бездну и увлечет за собой свою бесконечную свиту. Я не только иначе оценивал обстановку, но и чувствовал себя частью другой субстанции, если не считать таких мусических умов, как Шпайдель[11] и Штюльпнагель[12]. Прежде всего я придерживался убеждения, что без Суллы всякая претензия на плебисцитную демократию неизменно должна привести к дальнейшему укреплению низменных сил.

      И всё же бывают ситуации, когда не следует рассчитывать на успех; тогда, конечно, оказываешься вне политики. Так поступили и эти мужи, а посему они морально выиграли там, где проиграли исторически. Это тот случай, когда принесенные жертвы венчает не победа, а поэзия.

      Я счел за честь внести свою посильную лепту и потому дал своему сочинению подзаголовок «Воззвание к молодежи Европы». Между тем его влияние ощущалось и в узком кругу единомышленников, которые как бы ждали условного слова. Роммель прочел его до того, как отослал свой ультиматум. Прямое попадание бомбы, настигшей его по дороге в Ливарот 17 июля 1944 года, лишило план тех единственных плеч, которые только и были способны выдержать неимоверную тяжесть двойного бремени: войны и гражданской войны, – единственного мужа, который был достаточно наивен, чтобы противодействовать крайне безыскусному плану покушения. Гибель Роммеля стала недвусмысленным предзнаменованием его краха. В те дни я научился тому, чему меня не могли научить все исторические книги и даже «Кориолан» Шекспира, к которому я часто обращался за поддержкой. В моих записях об этом упоминается лишь вскользь, ибо их задача – не политическая, а педагогическая, автодидактическая в высшем смысле: автор приглашает читателя участвовать в процессе его собственного развития. Кроме того, нелишне заметить, что в ту пору я уже устал от мельтешения картинок политической истории и не рассчитывал, что еще один поворот калейдоскопа всё изменит к лучшему. Новый плод должен вызревать в человеке, а не в системах.

      В этом смысле сочинение о мире уже стало для меня историей в тот момент, когда сопротивление в Германии угасло. Я посвятил его своему сыну Эрнстелю, который незадолго перед тем был освобожден из тюремного заключения и добровольцем пал под Каррарой. С его смертью связана для меня такая же горечь, как и с моим авторством. Я, пожалуй, предвидел, что мы погрузимся в те пласты, где больше не остается заслуг и где ничто, кроме боли, не имеет ни веса, ни ценности. Но боль возвышает нас в сферах иных, в истинном отечестве. Там ничто уже не в силах повредить нам, если здесь мы смогли выстоять в безвыходном положении, на брошенном посту.

      «Мир» тем временем курсировал в виде оттисков и списков. У пуль и книг свои судьбы. Некоторым видится парадокс в том, что воин ведет речь о мире. Возражая на замечание, хотелось бы сказать, что лишь его подпись дает кредит слову. Не напрасно древние привлекали к мирным договорам народных богов войны, представляемых жрецами.

      Я

11

Ханс Эмиль Шпайдель (1897–1984) – полковник, начальник штаба оккупационных войск во Франции (располагался в отеле «Мажестик»), при котором служил Эрнст Юнгер. Был главным вдохновителем встреч в отеле «Рафаэль» и салоне «Георг V» (так называемый «кружок Георга»), в которых, помимо образованных офицеров, участвовало немало известных немецких интеллектуалов, в том числе Фридрих Зибург, Герхард Небель, граф Подевильс (см. «Парижские дневники»). Был арестован вместе с другими заговорщиками после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, однако признан невиновным. После войны служил командующим сухопутными войсками НАТО в Центральной Европе.

12

Карл-Хайнрих фон Штюльпнагель (1886–1944) – генерал, с марта 1942 года командующий оккупационными войсками во Франции. Один из руководителей заговора против Гитлера. Повешен 30 августа 1944 года.