Подземелье ведьм. Полли Ива

движениями шинковала капусту на пирог, заводила тесто и, смущённо улыбаясь, вполголоса напевала старую народную песню.

      – Мам, я на площадь! – крикнул Альв, сбегающий вниз по крутой деревянной лестнице. Мальчик жил на чердаке, как когда-то и он. Может быть, поэтому Стейн, потерявший по своей глупости собственную семью, так проникся душой к этому семейству, что согласилось приютить его на неопределённый срок.

      Ни Гретта, ни её сын не расспрашивали Стейна о том, как он оказался в Рингейде, долго ли пробудет в деревне и что, в конце концов, он ищет с утра до ночи около полуразрушенных пещер.

      – К обеду будь дома, – отозвалась Гретта, убирая с глаз приставший волос. На щеке остался след от муки, который придал ей ещё большей привлекательности.

      «Это могла бы быть моя семья», – подумал Стейн, не сводя глаз с женщины. Если бы однажды вечером он не наткнулся на Венделу, младшую из круга семи. Если бы не влюбился, как мальчишка, которым, впрочем, он тогда и был. Если бы не бросил тётушку и свой дом… Он бы мог до сих пор жить в Рингейде, на одном из праздников встретить Гретту, влюбиться в плавность и округлость её линий, жениться. И тогда Альв был бы его сыном, а не сыном залётного моряка, приставшего к берегу только чтобы соблазнить юную Гретту и исчезнуть навсегда, оставив после себя лишь воспоминания и ребёнка.

      Гретта, впрочем, никогда не жаловалась на жизнь. За те долгие месяцы, что он провёл в её доме, улыбка ни разу не сходила с её лица. Да и эту историю он узнал от вездесущих соседей, которые в Рингейде, как и в любой другой деревне, любили совать свой нос в чужие дела.

      – Эх, хорошая ты хозяйка, мечта любого мужчины, – он в ожидании потёр руки, пока Гретта ставила перед ним тарелку с похлёбкой. Пряный чесночный запах распространился по комнате, проникая под кожу. Стейн знал, что теперь долго ещё будет пахнуть чесноком, но его это не тревожило.

      – Не смущайте, господин, – зарделась женщина, по-детски всплеснув руками. Были в ней какая-то ребяческая скованность, стеснительность и неуклюжесть, которые делали её ещё прекраснее. Никакие трудности, никакое предательство не избавило её от наивности, чистоты и открытости миру.

      «А меня – избавило», – подумал про себя Стейн, беря в руки ломоть хлеба. Он чувствовал, что чем дольше не может вернуться домой, тем черствее становится его сердце. Надежда в сердце потихоньку умирала, валяясь на спине и судорожно подёргивая лапками. А тело, снова привыкшее к солнцу, ветру на коже и мягкой траве под ногами, мучительно не желало возвращаться в стылый и осточертевший Регстейн – то место, которое он сам когда-то выбрал своим домом.

      Он встал из-за стола, нечаянно задев рукой округлые и мягкие женские бёдра. Внутри всё перевернулось. Стейн почувствовал, как поднимающаяся волна сдавливает горло, мешая дышать. Гретта же не смутилась и не покраснела. Она продолжала стоять рядом, опираясь ладонями на столешницу.

      – Прости.

      Он прерывисто выдохнул и прошёл мимо неё, почувствовав, как от разогретого от печи женского тела