Метапсихология социализма. Олег Герт

суть страдание. Так?

      – Ну да.

      – То есть получается, что не надо просто выходить из дворца? Там-то внутри ведь страдания нету? Отгородился каменным забором от всего этого чернозёма, как твой папа, и радуйся жизни… Где страдание-то? Только у тех, за забором. А если мне их, допустим, не жалко?

      Некоторое время он шёл молча.

      – Ты не понял, – ответил он наконец, – Страдание не по какую-то сторону забора. Страдание – это сам забор.

      Теперь на время замолчал я. Потом, вспомнив весь свой опыт общения с ним и наш недавний разговор, искренне решил перестать скрипеть мозгами по поводу всего, что он говорит, и просто требовать объяснений из первых уст.

      – Не понял.

      – Видишь ли… Когда я вышел за ограду дворца, я осознал не только то, что люди за оградой страдают. Я осознал и другое, в не меньшей степени: что я страдаю. Все мы, те, кто внутри дворцовой ограды, страдаем так же, как и те, кто снаружи. Сама ограда и есть страдание. Тут просто орлянка, просто подброшенная вверх монетка, что пробудился именно тот, кто вышел из дворца наружу, а не тот, кто вошёл снаружи во дворец. Как ты понимаешь, выйти наружу на три порядка проще, чем войти…

      Но если бы вдруг кто-то снаружи пробрался во дворец, то есть преодолел ту же ограду, но в обратном направлении… Понимаешь, посмотрев на маминых компаньонок с осоловелыми от гашиша глазами, или на папиных министров, вечно потных в ожидании того, что выгонят или предъявят по полной программе, он бы тоже решил, что мы там все страдаем. Причём очень жёстко. По сравнению с его повседневным житием с миской риса и глотком свежего воздуха ему эта картинка показалась бы бездной. Причём в прямом смысле: ямой без дна. И пробудился бы уже он: тоже бы сказал, что жизнь есть страдание, и Буддой потомки называли бы его…

      – Вот ты переживал бы…

      – Сама ограда и есть страдание, – продолжал он, покосившись на меня, – Как только возникает забор, который делит людей на два сорта – на тех, которые по эту, и которые по ту, на тех, кому можно и кому нельзя, на имеющих и не имеющих – возникает страдание. Сама возникшая дуальность – «мы» и «они» – порождает страдание. Причём и у тех, и у других.

      Сид снова помолчал. Мы подходили уже совсем близко к причудливому сооружению, так что стал слышен рокот осаждающей его толпы.

      – И самое интересное, – подытожил Сид, – Совершенно не имеет значения, кто именно строит ограду. Ты думаешь, её строят изнутри дворца? Отгораживаясь от этого, как ты сказал, чернозёма?

      – Логично было бы…

      – В том-то и дело, что её строят обе стороны. Те, которые снаружи, помогают. Я бы даже сказал, проявляют двойное усердие.

      – Они-то почему?

      – Потому же, что и те, кто внутри. Из страха. Те, кто внутри дворца, они ведь в глубине своей понимают, что жизнь нельзя приватизировать, нельзя присвоить право жить только себе, а прочим оставить право выживать. Поэтому в своих попытках это право присвоить и строят забор: страшно. А те, кто остаётся снаружи, пугаются того, чтобы просто сказать «А чего