Она любила убийцу. Янина Хмель

одня ночью мама позвонила и сказала, что он умер во сне.

      Ничего не предвещало беды. Одно дело, когда человек тяжело болен, и ты понимаешь, что в любую минуту его может не стать. Даже готовишься к этому. Но когда это случается внезапно – мир вокруг будто замирает. Хочется переспросить у судьбы: ты уверена? может, это ошибка…

      От ещё тёплых воспоминаний замёрзшее сердце будто оттаяло, и по щекам, наконец, побежала вода. Я заступила за дверь, чтобы никто меня не заметил, вытерла щёки ладонями и указательными пальцами провела по ве́кам и под глазами.

      Я не хотела ни с кем столкнуться, потому что не знала, как отвечать на соболезнования. Даже избегала маму, потому что не знала, какими словами могу поддержать её. Я, у которой слова – это рабочий инструмент, не могла подобрать нужных для родного человека.

      Из своего укрытия я слышала, как трескало пламя свечи, что стояла у папиного изголовья. И даже шёпот маминой подруги долетел до моих ушей:

      – Вы так и не рассказали Рите?

      Голос затих, а треск пламени, наоборот, усилился и стал громче.

      Я насторожилась и непроизвольно выглянула из-за двери, будто кто-то взял меня за плечи и переставил с одного места на другое. Тётя Майя сидела спиной к входу, а мама напротив неё. Мама подняла голову, встречаясь со мной взглядом, только она открыла рот, чтобы перебить тётю Майю, как та продолжила:

      – Ты сама расскажешь? Это была ваша общая тайна, да и Андрей растил её как родную…

      Я быстро заморгала, встряхнула головой и скривилась. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, я шагнула в гостиную, не сводя глаз с маминого лица. Оно стало одного цвета с подушкой, на которой лежала папина голова. Мама выдохнула. Треск от пламени стал громче, как будто свечу поднесли к моим ушам.

      – Что? – выдохнула я, не узнавая свой голос. Губы дрожали, отчего, казалось, задрожала каждая буква столько коротенького слова.

      Тётя Майя обернулась и прижала ладонь ко рту.

      – Это правда? – Мой голос снова обрёл прежнюю уверенность. – Кто тогда мой родной отец?

      Мама молчала. Тётя Майя поднялась и оставила нас наедине, понимая, что продолжение разговора её не касается. Она виновато опустила голову и, проходя мимо мамы, коснулась её плеча.

      – Кто? – повторила я громче, смотря маме в глаза.

      – Ри…

      – Ты не скажешь, – поняла я по её ожесточённому взгляду.

      – Прости, – закрыла глаза она. Но ни вины, ни сострадания в её голосе не слышалось. Как будто: «Прости, но это не твоё дело».

      На кладбище я стояла в стороне, ни разу не посмотрев на маму, а когда мы вернулись домой, потребовала объяснений.

      – Ты ещё не готова, – как заученную фразу повторяла мама. Безэмоционально. Всё с той же маской на лице: «не беспокоить».

      – Что прикажешь мне делать с тем, что я услышала? Дофантазировать?

      – Я дала обещание твоему… – она сглотнула, – …отцу.

      – Прекрасно! Какому из?

      Мама ничего не ответила.

      Я сжала руки в кулаки и зажмурилась.

      – Если бы Майя не проговорилась… – я открыла глаза, встречаясь с мамиными, – ты собиралась вообще мне сказать?!

      – Нет.

      – Здорово! – Я всплеснула руками, случайно задев фотографию на комоде.

      – Послушай…

      Я схватила упавшую рамку и отшвырнула в стену. Мама вздрогнула.

      – Кроме правды, ничего не хочу слушать. Это несправедливо!

      Я никогда не позволяла себе повышать голос на маму, а сейчас кричала. Мне было стыдно, но я не могла остановиться, слова срывались с губ быстрее, чем я успевала подумать, что хочу сказать.

      Мама всегда была строгой со мной. Иногда мне казалось, что в ней совсем нет нежных чувств для меня. Но папа – тот, кого я считала своим отцом девятнадцать лет – всегда сглаживал острые углы между нами.

      – Тебе будет больно! Я хочу оградить тебя от…

      – Сейчас мне тоже больно, – я снова не дала ей договорить. – Меня воспитывал чужой человек!

      – Он никогда не был тебе чужим! – громко возразила мама.

      – Всё. На этом хватит лжи! Не хочу больше тебя слушать! – Я присела на край кровати, спрятав лицо в ладонях.

      Я не плакала. Меня просто потряхивало от столь сильных и отвратительных эмоций. Как будто меня облили чем-то липким и дурнопахнущим. Я ждала, что она подойдёт и обнимет. Или скажет что-нибудь… Но она молчала и оставалась стоять в дверном проёме моей комнаты.

      Мы никогда не ссорились с ней. Хоть у нас и были абсолютно идентичные характеры, мы никогда не сталкивались лбами. Потому что между нами всегда был… папа. Только-только начинал созревать конфликт, он брал маму за руку и уводил. А потом возвращался ко мне и обнимал, шепча на ушко голосом кота Леопольда: «Давайте жить дружно». И я моментально забывала, из-за чего злилась.

      Я убрала ладони от лица и посмотрела на дверь. Мама всё ещё стояла там, прижимаясь к ней спиной.

      – Во́т